БиДе. Бившие деньги.

Ранняя весна уже неделю проветривала город свежим, но сырым и опасным ветром. Наивные и доверчивые люди спешили, приветствуя её, обнажить свои головы и распахнуть на встречу к ней свои зимние, тяжёлые пальто. Я искал временное пристанище, в связи с традиционно затянувшимся ремонтом в нашей новой квартире. Мы рассчитывали пожить на съёмной квартире месяц, от силы три, и не собирались снимать дорогое жилье. А когда среди прочего нам предложили комнату в коммуналке за приемлемо-умеренную стоимость, мы, недолго раздумывая, согласились. И, надо сказать, не без удовольствия. Слухи о колоритности коммунальной жизни были очень аппетитными и интригующими. Но на тот момент мы не знали и десятой доли готовящегося для нас пикантного блюда...

− Проходите, во-от…, − встретила нас сама манерность увенчанная «бигудями» постбальзаковского срока давности. − У нас обязательная уборка, − начала дама с порога, − можете курить на кухне.…

− Да, но мы… не…, − поспешил я с вежливым ответом.

− Ну что вы, что вы, у нас все курят на кухне и мы все очень дружны. Вам говорила Елизавета Прокопьевна, за телефон деньги мне, да и за квартиру тоже можете передавать через меня.

− Можно пройти? − не выдержала моя жена, слегка натянув едва успевшие сложиться дипломатические отношения с местным, надо полагать, авторитетом. Я бросил на неё быстрый упреждающий взгляд. − Пожалуйста, − добавила она, снисходительно качнув мне в ответ головой.

Квартира была достаточно большая, двухуровневая пяти комнат. С большой кухней, миниатюрным туалетом и ванной комнатой (с внушающей ужас старой газовой колонкой). Последнее обстоятельство было довольно неприятным для меня. С детства не нравились мне всякие такие приборы, гудящие и звенящие, устройство которых я не понимал, и даже будто бы отказывался понимать.

В трёх комнатах жили хозяева коммунальных «норок», две сдавались, в одной из которых предстояло поселиться нам. Едва переступив порог комнаты моя жена, быстро принимавшая решения и столь же быстро их отменявшая, фыркнула:

− Колоритно..., нечего сказать!

− Ну, ты так не говори, − сказал я, досадуя на её поспешность.

Комната была стандартной, двадцати метров. С высокими потолками и большими окнами, что, впрочем, не мешало ей оставаться в полумраке и как будто холодной. Капитального ремонта комната не видела смелых пятнадцать лет. Едва мы успели разложить принесённые личные вещи, как в дверь вежливо постучали и, не дождавшись ответа, на пороге комнаты появилась знакомая нам дама, но уже с пышной причёской на голове и с кусками пирога на блюде. Глядя на неё, я видел только «даму» и именно даму. Из моего воображения порхнула средневековая одежда, соединившись в естественном образе с её жеманными манерами.

− Это Вам, Олечка, − сказала дама, протягивая моей жене блюдце, а свой взор, устремив на меня.

− Спасибо, − сказала моя жена, делая над собой усилие, чтобы протиснуть улыбку сквозь недоумение о молниеносной осведомлённости «дворянки».

− Меня зовут Алевтина Филоретовна, мой батюшка…, − продолжила дама... Рот у меня самопроизвольно открылся, я попал в девятнадцатый век. Спасая хрупкое восприятие жены, я поспешил взять ситуацию под контроль и, закрыв рот, открыл его снова:

− Мы сейчас переоденемся и придём к вам пить чай, вы в какой комнате живёте?

− Я живу в этой квартире с…, − не унималась дворянка.

− Мы к Вам обязательно зайдём, − не уступал и я, − где Вы живёте? − Опешившая от упругого модерна в разговоре, дворянка вынуждена была отступить.

− Ну, как хотите, в верхней комнате, той, что справа.

Когда она удалилась, я обнаружил, что как такового замка на двери нет, в место него была лишь защёлка. И я чуть было не защёлкнул нас в этой комнате на неопределённое время. Отвыкнув от столь непосредственной общительности, я подумал было, не поспешили ли мы с выбором? Но отступить, признать себя слабым и не способным к демократическим сношениям, да ещё в присутствии взыскательных взглядов моей жены, было невозможно. Я стал бодрить себя и супругу, но начал, как настоящий оптимист, не с того.

− Оль, ну три месяца всего! Чепуха ведь… − Жена, выдержав паузу, расхохоталась и туман первых впечатлений улетучился, спрятавшись до времени в шкаф.

Незаметно наступил вечер. Занятые обустройством пристанища, мы часов не наблюдали. А они, как известно, пользуются этим и тогда быстро начинают ходить. Когда вещи первой необходимости заняли свои исходные места и позиции, мы с глубоким выдохом опустились на местный диван. Посмотрели друг на друга словно с вопросом. А предложение моего обещания даме с пирогом, в свою очередь, вопросительно взглянуло на нас. И весьма недвусмысленно. Надо идти…. Немой ответ встал к двери. Ещё раз шумно и одновременно выдохнув, мы поднялись и снова одновременно засмеялись сошедшимся где-то нашим мыслям. Настроение ободрилось, и мы стали одеваться. То есть, переодеваться. Затем наряжаться, играя в образы, которые должны были произвести впечатление на обитателей квартиры. Я оделся как альтернативный художник-протестант, позиция которого тверда и незыблема настолько же, насколько неясна. И неприступна, как неприступна неприступная крепость на проектном листе гения архитектора-будущего. Ольга напротив нырнула в образ кроткой овечки. Но с явным стервозным механизмом сделанным несомненно в Швейцарии. Что придавало ей вид аристократки-одиночки: «Ни кем не понята − она в тени. В тени художника. Она, гонима своим обществом брюзгливых шлюх и меркантильных, толстых и «беременных кухарок» за своё высокое понимание стиля или, лучше сказать, за свой взгляд на стиль свысока. Или, ещё лучше сказать: за «стиль взгляда свысока». Мы искренне надеялись, что наш маскарад будет понят с первого взгляда и наши новые знакомые по достоинству оценят наше чувство юмора.

С первого же шага за порог нашей комнаты мы прозрели. Встретившаяся нам в коридоре молодая особа в неновом байковом халате, просто таки дёрнулась вслед за своей головой, которая не смогла оторвать от нас жадный сверлящий взгляд. Да и само помещение явно было не готово для такого дефиле. Отступать было поздно. И я, кашлянув, взял супругу под локоть. Комната №… находилась на втором уровне. По пути нам встретился ещё один жилец. Очень невысокого роста человечек приблизительно одного возраста со мной. В небольших очках, с неясным выражением за ними. В такой же неясной одежде. Я имею в виду в невыразительной: какая-то рубашка и такие же брюки. О таких говорят: «одет просто». Это ещё раз подтвердило нашу поспешность в выборе костюмов для званого вечера. Но главное нас ждало впереди, прячась за дверью заветной комнаты. Мы постучались и вежливо выждали положенные для ответа или молчаливого согласия секунды. Затем я приготовил улыбку приветствия и... отворил двери в комнату. Комната была большая. Гораздо больше нашей. Обставлена весьма традиционно. С хрусталём и уже ушедшими к тому времени слониками. Ковёр туркменских персов, телевизор, кресла, стол, шторы с гардинами. В общем год 85-й, самый конец, не позже. В кресле, спиной к нам, передом к телевизору, сидела дама. Передача как раз в этот момент лезла в чье-то окно. Поэтому дама не сразу смогла оторваться от экрана и отреагировать на стук в свои апартаменты. Вполоборота она сказала:

− Витя, что ты стучишь? Я нечего не слышу. − Ответить вместо Вити я не мог, замялся. Жена поддержала меня, весьма удивив своей резвой инициативой.

− Добрый вечер, Алевтина Филоретовна! − Дама дрогнула и дёрнула головой к двери. На лице её было удивление, перемешанное с испугом от чего-то ранее невиданного и поэтому принятое, для порядка, за враждебное.

− Витя, − закричала она сопрано, − Витя! − Я пришел в замешательство, жена испугалась и прижалась ко мне. Дама не унималась, явно решившись дозваться Витю, хотя бы он был в дальнем плавании.

− Что случилось? − Раздался голос за нашими спинами. Мы аж присели от неожиданности. А Витя продолжал как ни в чем не бывало говорить с дамой. − Что случилось, Аля?» − Та ткнула на нас пальцем. Тут, Витя, мужчина лет шестидесяти, выше среднего роста, худощавый, в очках, в зелёной военной рубахе, обратил своё внимание профессора-домохозяина на наши фигурки. − Вы к кому?

− Да, − подхватила светская львица, − вы к кому?

− Мы новые жильцы, − начал было я.

− Новые жильцы!? − Дама нахмурилась в поисках восприятия значения. И здесь она дала нам урок мастер-класс актёрского искусства перевоплощения. На глазах у изумлённой публики прежняя старуха исчезла, и на её месте оказалась… графиня! Её лицо преобразилось в благородный лик. С взглядом, из которого, как из игрального автомата сыпалась звонкая монета. И все даром, даром! Даже платье от таинственного кутюрье стало выглядеть небрежно и шикарно. − Во-воля, − сказала графиня, делая ударение на последний слог (по-французски). И прежде чем мой поезд отправился, она внесла коррективы. − Вова, Оля! Проходите, прошу вас! Витя, это Оля и Вова, наши молодые соседи, видишь они как Коля и Лида, только без детей. У вас же нет детей?

− Нет, − в один голос протянули мы, «чувствуя дозу».

− Ну что же, давайте знакомиться, меня зовут Алевтина Филоретовна, а это Витя, Витенька, Виктор Степанович! Виктор Степанович похож у нас на профессора, правда!? Даже, как будто кандидат! Но он у нас никакой… не профессор, а лифтёр! Правда, Витенька? − Витенька, явно имевший иммунитет, был как караул у мавзолея: прохладен, горд, вне всего и делающим большое одолжение.

Когда Графиня закончила, он молча повернулся к двери и вышел. Мы продолжали стоять, не зная пути. Графиня встала и прошлась. Вдруг, обратив внимание на свой туалет и задержав на нем взгляд, она затем перенесла его на нас и словно чего-то ждала. Мы уже были почти в испуге. Жена потом делилась со мной впечатлениями, ловя ртом воздух. Не дождавшись, дама фыркнула. Но опускаться до замечаний она, как настоящая «интеллигентка», не стала, а подняла голову, мол так и надо носить! После я понял её реакцию, вспомнив про то, как были одеты мы сами.

− Мама, где молоко для Ани? − В комнату проникла невысокая, но не маленькая (по возрасту) девочка. − «Какие же они ровесники»? − Но я не успел….

− Лида, познакомься это Володя и Олечка, наши новые соседи. Снимают у Багировой, за 250. Говорила я тебе, что теперь за 250. Да и как же, центр ведь. Почти в «метро».

− Здравствуйте, − сказала Лида. И здесь только я разглядел, что это не девочка. Лида была редкой внешности: очень выразительное лицо, большие ясные красивые глаза, с по-детски наивным и чистым блестящим взглядом. Да и все черты были словно переселены почти без изменений из детства. Она была невысока, даже маленького роста. Но это было естественно и… не обычно… и даже немного забавно. Это слово нашёл я, так как встретил впервые такую внешность. Слово «забавно» через минуту сменило другое. Это слово было «обаяние», в редком сочетании с твёрдостью, проявляющей себя в воспитанном умении себя держать. И чем далее затем я наблюдал за ней, тем больше видел в ней столько всего того, чего так теперь мало. Чего часто не встретишь. Чего я сам всегда искал. И я увлёкся, не понимая, чем и как. Затем пришла ясность. Она, Лида напоминала мне мою Олю. И те дни, когда я встретил её. Напоминала не внешне, нет. Напоминала содержимым. Вот это я и не мог понять. Что меня так тянет к другой женщине? Братская любовь!

В сторону даму в графине и всех остальных. В тот вечер мы встретили некую сказочную «девочку-дюймовочку». И мы сошлись с ней мгновенно, беседуя без умолку, словно давние, долго не видавшиеся друзья.
 

Она была общительна без оглядки. Оля смеялась до слёз. Я видел причину нашего вояжа. Притягивающие друг друга легковоспламеняющиеся в соединении вещества, всегда ищут близости для того, чтобы совершить своё действие – пожар. Для одних – пожар это бедствие, ущерб и погибель. Для других же – тепло светло и весело!

На шум стали просовываться в двери головы. И вскоре за столом собралась целая компания. В коммуналке это быстро и просто, был бы повод. А повод был. Собравшиеся за столом аборигены были типичны и замечательны. Муж Филоретовны – Витя, впавший в созданный им образ какого-то профессора-заморашки, так и не вываливался из него назад. Разве что, как выяснилось несколько позже, в виде нетрезвом. Тогда он являл собою истинное лицо своей гениальной конспиративности. В остальное же время маскарада Витя был в меру жеманен, как подобает тварям не от мира сего, молчалив, что при известном невежестве сходило за наличие ума, хозяйственен, показывая вершины достоинства и воспитания в мытье после всех посуды, и независим до резкости, как и подобает всякой неординарщине. У него был свой кабинет, кабинетом называлась кладовка – крошечное помещение, в котором хранились его ум, честь и совесть, одним словом, скарб, то есть вещественные доказательства: натасканное отовсюду, откуда только можно было натаскать со всех «кафедр», на которых он «преподавал». Камора была для него некой психонишей, то есть, говоря грубо и образно – ареал обитания. А говоря серьёзно, планета, без которой невозможен сам воплотитель утечек собственного ума. Утечек через шаловливые ручки. И чрез скромные, всегда прячущиеся за стёклами очков и почти скоромные глазки, бегающие за прозрачными, но ничего не выдающими стеклянными шторками… из-за которых, или скорее, через которые мир для Вити и Витя для мира были как надо: Витя уменьшен, а мир – напротив – увеличен. Так что ему вполне хватало его кладовочки, вследствие утечек ставшей заключением (комнатки с маленьким телевизором, полочками с радиодетальками в которых, говорю шёпотом, было наверно много-много золота, серебра и даже ещё тише… платины).

Дураки думают, что Витя радиолюбитель? И хорошо! Пусть думают. А Витя и сам поддакнет, промолчав. И так ему от этого хорошо и тепло. Как от первой рюмочки собственноручно выгнанного первачка. Все-то у него своё, домашнее. Всё для того, чтобы в притирочку. Чтобы удобнее было, чтобы комфортнее. И чтобы повторялось, повторялось и повторялось.

Вот он Витя, сидит по правую руку от меня. Глазки махонькие уже. После самогончика сузились, вслед за зрачками. И за шторками очков уже давным-давно антракт. И идёт свой банкетик с развратиком. Но Витя ещё за столом – он кушает. Распахнутый бездонный колодец без крышки-сознания готов принимать в себя всё и сразу. Я никогда не мог определить, наблюдая «аттракцион», наелся Витя или что (если он прекращал поглощение)? Ни по каким признакам определить это было невозможно.

За столом было ещё одно существо с таким же аппетитом и такое же туманное. Оно было словно Витиной копией, только сделанной на другом заводе. Это как стало ясно позже был муж Лиды. Глядя на него, я видел перед собой материю, которую опишу ниже. И уже после моих наблюдений и впечатлений, мне было очень странно знать о том, что это муж Лиды. Я даже и предположить этого не мог. Поэтому, понимаете, что в тот момент наблюдения меня не сдерживало мнение и моё отношение к Лиде, в моем первом на него взгляде. Никогда я не подумал бы и, даже, наверное, не поверил бы, что эти двое пара. Тем более муж и жена. Но жизнь это источник знаний. Познания жизни непрерывны. Фактически, неотъемлемы, реальны. Эта ступень в понимании человеческих отношений была девственна для меня. И даже с её «запахами» я не был знаком. Но к делу, к фактам жизни…

Уменьшенную копию Вити звали Коля. Он был похож на беспризорника. У него был такой вид, будто он здесь случайно, поесть и…, «только бы успеть покушать»: говорил весь его этикет. А в глазах, если это можно так назвать, спрятанных за мутными стекляшками, была обида. Была такая обида на весь мир, на всех людей. На недостаток в них жалости и доброты. Это была лучшая копия из всех доводившихся видеть мне ранее. Копия (я объясню ниже, почему копия) святого-юродивого. Святость, которого достигла того по счёту неба, число коего и произнести то страшно, в не святом то месте. И грешными, грязными, недостойными устами. Это такая святость и такая отрешённость от мира и земли, при которой её обладатель, если ему не помогать, будет гол, холоден и голоден, сам на улице. Настолько он! (Не может найти себе пристанища и занятия в этом циничном и грубом, несовершенном и погибающем в своей жадности городе). Простое, простое, простое, какое же оно простое. Я не знаю, почему я говорю о нем в среднем роде, так уж вышло. Но именно эти слова отозвались на увиденное мною. Он действительно был так прост, что даже переигрывал. Уж слишком прост. Словно из раздела зоологии «простейшие». Меня именно и тянуло туда, глядя на него. Но, как известно, так не бывает. К тому же, как известно, есть мнение, что простота хуже воровства. Да и вообще, как я уже говорил, так не бывает! Вот смотрю я на эту Колю (вот опять! Теперь род женский), на рубашку зелёную, в нечастый маленький цветочек, и понимаю, что такая личность такую рубашку не купила бы. Не по вкусу ей она. Слишком представительная. Слишком уж домашняя, ручная. В ней акцент заботы. Да и не смог бы он (по своей ровной и неприспособленной простоте) и выбрать такую. Не то что такой подвиг, как купить. Да и где?! «Магазины ли, эти вертепы разбойников, для агнцев то?» Да и за что?! Ай, что я?! Отпустим пока незадачливого пилигрима доесть куриную ножку. А то он уже почти плачет под моим взглядом.

Ксения, так звали подружку Лиды, была игривою весеннею кошкою. То и дело она, выгибаясь к столу и гладя себя по широким бёдрам, оглядывала себя и оглядывалась, словно отбиваясь от невидимых многочисленных почитателей своей бесценности и таланта доступной неприступности. Здесь всё было ясно, судя по выражению на лице жены.

Моя Оля была обманута коварным «туроператором» и вместо Вероны оказалась в Гамбурге. Она весь вечер боролась с собой, чтобы не уйти. И скрыть, смягчив дикие выражения на своём лице, говорящие о неподготовленности, к такого рода познаниям. Вот собственно и всё, что я хотел рассказать об этом вечере. Ах да, совсем забыл. За столом несколько позже соизволила появиться актриса, правда кукольного (без аллегорий) театра. Сущность с двумя высшими образованиями. Одно из которых (по рассказам Лиды) было получено в самом Петербурге! Нет, не подумайте, что актрисе было за сотню. Это случилось уже и ещё в Ленинграде. Актрисе давали сорок с хвостиком который она постоянно норовила отбросить, с целью сохранения жизни. Она была, ну как бы вам это сказать, закопчена или замаринована, что ли. В общем, какие-то метаморфозы прокатились по её внешности. Оставив после себя следы мрака… общежитий, тесных купе, морских приливов и тому подобных качеств быта актёрской профессии. Загар смешался с заявлениями и предупреждениями печени, но глаза всё ещё блестели той неисправимой искрой запретных желаний и познаний, коих в этой, всего лишь одной и махонькой жизни, такое несметное количество.

Разговор коснулся духовности. Духовность (даю справку несведущему многоуважаемому читателю) есть определённая субстанция. С вполне человеческой внешностью. И с человеческими же потребностями. Только с изыском, глямуром и ослепительным блеском, откуда кому надо. Всё, как у людей. Одежда, секс ориентация и т. д. Коснулись гаданий по руке. Кто-то (может и я) назвал имя сего действия.

− Ах да! Ах да! Ах да, ах да, − обратила на меня внимание бомондша, - хиромантия! − Но как всё же это, согласитесь, загадочно и познавательно. Ах, как это интересно! − Я понял, что разговор накренился, и накренил его я, явив свои познания в названиях. На самом деле, я попытался исправить ситуацию.

− Эта «херомантия» – мантия хера. – Красиво блеснув, я думал удовлетворить присутствующих объяснением и расставить точки. Но как я был опрометчив. Вспыхнула актриса, влетая в своё настоящее амплуа. Стол был преградой между нами. Но глаза, эти глаза! Они тянули ко мне свои ненасытные объятия, обещая, да что там обещая, давая уже всё, что можно было сейчас ими дать. Все остальные (не считаю Олю и Лиду) нечего и не заметили, хотя и внимательно, казалось, следили за поединком. Но у них были свои поединки. Такие столы (праздничные, полу-праздничные) в коммуналке вызывают транс у заседателей. К ним идут месяцами, долго смакуя меню и обещанные гастрономические удовольствия в преддверии самого события.

– А где же её взять, − с поддельной наивностью хлопнула актриса опалёнными на шашлыках ресницами, − эту мантию хера?!

Но всё же звездой ужина была Алевтина Филоретовна. Она же мать Лиды, она же тёща Коли, она же бабушка Ани, она же дама Х (икс), она же светская львица.

− Нет, нет, мне хватит, я хочу место оставить для креветок! − А затем с экстазом блаженства они опускались в оставленное место. Что-то мурча себе под нос, она раскачивалась из стороны в сторону, поглощая… эти… креветки. Мой рот открылся, но я виду не подал. Креветки, которыми торгуют на каждом углу, и которые малолетки покупают себе к пиву кульками, креветки были воплощением её… стремлений! Львица оказалась беззубой, старой, грязной, порванной, когда-то импортной, игрушечной… кошкой. Из материи и ваты. О, эта райская высота величия заграницы! Вдруг, игрушечная графиня заговорила со мной. Но заговорила по заграничному, за границами понимания…

Я совсем забыл про тот образ, который внёс в общество и усадил за стол. На мне было несколько серебряных колец. Одетых на персты подряд, и даже по два на один. Они должны были сказать о…, и сказали….

− Какие у него кольца, − сказала Дама, обращаясь к своему воображаемому другу, надо полагать. − А особенно вон то, такое необычное! − Она сидела рядом, смотрела на мои руки. А разговаривала, обращаясь не ко мне! Я понял, что с ней не может быть никаких, даже дипломатических отношений. И тут же в подтверждение моим мыслям произошло ещё одно, повергнувшее меня в лёгкий шок, событие из реалий гастрономии. Лида встала, подняла бокал и сказала:

− Хочу выпить за моего мужа, который… − Далее я не услышал. Тост, напоминающий пионерскую речёвку, прервали.

− Какой там муж, − раздалось с другого конца стола. Это львица гуляла по безграничным просторам высокого аристократического этикета. Я ждал скандала, который, видимо, был в меню. По крайней мере. в «филаретовском». Но Лида не услышала огненное высказывание провокаторши. Так вот бывает! И ужин продолжился. Зато Коля услышал всё до последней чёрточки. И улыбаясь злым гномом, припрятал это у себя в рожках до удобного случая. Но эти размышления являются последующими воспоминаниями. И я забегаю вперёд. В тот момент он очень старался не подать виду и делал непонимающие лица. Но и тогда было видно, что он терпит, всё терпит, ради цели.
 

Вернувшись в свой отсек, мы приняли единодушное решение: прилежно торопить рабочих. Дабы экзотика коммунальной жизни не отразилась на нашем здоровье. Вроде пассивного курения или вынужденного просмотра рекламы, в ожидании продолжения передачи. Через несколько дней решение о прилежном поторапливании рабочих было отменено. Вместо него было принято другое решение. Премировать бригаду и умолять их делать всё возможное для скорейшего окончания ремонта.

Кухня была ареной цирка. Нельзя туда было выйти не иначе как на суд публики. Публика уже знала расписание наших «выступлений» и педантично собиралась в это время на перекур. Ольга мучилась, попав в психологический тренинг групповой терапии. Будучи единоличной и единоправной хозяйкой у себя на кухне, здесь она себя чувствовала недостойным членом тайного общества феминисток кулинарии. За всем наблюдали, подсматривали. И делали это совершенно естественно, как дикарь поедающий своего врага. Говорить что-либо было бесполезно. Да и что скажешь, когда заглядывают в комнату и говорят:

− Олечка, я ваш супчик выключила! А то ведь он закипел, запарил!

– Не нужно было, зачем же вы, − отвечала жена, − я сама…, впрочем всё равно спасибо! − Вот это то спасибо и сослужило «службу».

− Оленька, я вашу картошку отставила! − Как ни в чем не бывало, продолжались заботливые помощи. Затем стало ясно. Делалось это всё нарочно. Я и представить себе не мог о таких выкрутасах морального издевательства.

Отдельной темой стояла ванная комната. С газовой колонкой! Которую Витя, игнорируя все меры безопасности и говоря прямо, пренебрегая здоровьем, но не только своим и жизнью ремонтировал, паял, варил. Вот уже… не буду писать сколько раз! Туалет был без биде!

 

− Нет биде!? − Удивился я, явно сбиваясь на фальшь. Так как знал, что «гуд» если удобства будут в доме. Но когда я посетил эти «удобства», был немало удивлён. Видавший виды за свою жизнь студента, молодого специалиста и всевозможного гостя и путешествующего, я окнул. Знаете какие место-койки сдавали бывало в Крыму во времена развитого социализма? Открываешь дверь, а за ней топчан! Прыг на него и баиньки. Ничего лишнего. Дороги сантиметры. Так-то вот было и здесь. Вверху до потолка места было куда больше! Высокие потолки и отсутствие места, для того чтобы использовать таз как все, являло собой жёсткое и безжалостное столкновение соцреализма с реализмом как таковым. Буржуазные квартиры, расчерченные под линейку в клеточку и были клеточками для подопытных крыс. Отступлю на эту тему. Однажды я был в гостях. В старом доме. У одной знакомой по институту. Я спросил об удобствах. Так там! Я пока нашёл само удобство, а там… тебе! И жить можно! Да и в каждой шутке есть, как известно, лишь только доля самой шутки.

Одежду мы не стирали. На кухне была протянута верёвка. И там с детскою непосредственностью и девственной стыдливостью сушилось всё! Всё, это всё! Да, да всё! Силы наши были уже на исходе.
 

Наблюдая такое бытие, возникал вопрос о законе. В том смысле, что интересно было понять, что движет и держит этих людей вместе? И в месте? Какая организация по интересам свела их воедино? Особенно интересна была в этом всем Лида. Казалось, ей то совершенно не свойственно такое общество. Но это только казалось….

Я не переставал удивляться тому, что такая женщина живёт с таким мужчиной. Они были такие разные. Глядя на них, как на мужа и жену, виднелась какая-то тайна, какое-то условие рока, сведшее их под одну крышу на минуту, ни то что в семейные узы. Неужели Затюльный Коля был так оригинален? Что являл собой этот ларчик? Я уже начинал думать, что поторопился, записав его в простейшие, и обнаруживать в себе недостаток сдержанного отношения к людям, терпимости и даже любви. Все мысли, мысли потоком! Узнав фамилию Коли, а значит и Лиды, всё будто становилось на места свои. Но как становилось? Коля был парень не городской. Из области.

Живо интересующаяся всем Лида, радушная хозяйка, приветливая и дружелюбная, была не похожа на Затюльную. А вот Коля…. Не известно, чем интересующийся, не понятно, какую слушающий музыку, какие книги читающий, к чему стремящийся вообще. Постоянно и подчёркнуто молчаливый. Незаметный, на фоне активной общительности Лиды, которая говорила за двоих и он это отлично знал. Но всегда под суетящийся на счёт чаю подать, с сахаром? с мёдом? зелёный? может кофе?! Это интриговало меня.

− Как ты думаешь, − спросил я свою Ольгу, в очередной раз задумываясь над загадкой их близости, − как ты думаешь, почему они вместе?

− Вова − ответила моя половина, − что ты ищешь? Всё перед глазами! Всё ты хочешь увидеть людей в кукольном магазине! Смотри: коробки с большими куклами стоят внизу, под столом. Так, чтобы коробки поменьше легко можно было просунуть между ними. Всё лежит удобно, как надо, весь ассортимент. Под столом порядок, как предписано уставом магазина. Всё для успешной торговли. За столом вежливый улыбающийся продавец, в обязанности которого входит осуществлять обмен портретов кукол на пластмассовые тела с именами Галей, Таней, Ваней, Колей, очень похожих на покупателей. Которые этому обстоятельству, да и всем остальным очень рады. Я задумался, потупив взгляд на стол, представляя коробки.

− Коля из области. Коля работает на складе. Уже несколько лет! Получает 100 долларов! А у него растёт дочь. Он, как ты видишь, спокоен. У него в его городке есть норка с пропиской, дача, гараж. Он Алевтину Ф-ну на дух не переносит, которая, его, к стати, тоже не жалует. Напрягает варить ей кофе. − Ольга была в образе лейтенанта Коломбо, последний эпизод, последняя серия. − Не смотря на это он здесь сидит! Разговоры о том чтобы не жить с мамой Лида ведёт с ним с начала общих тарелок. Как ты думаешь, кого Коля больше заТюлит − маму Алевтину или Лиду?

− В смысле? − я уже потерялся.

− В том смысле, Вова, что эту «колю», его родители так вежливо-настоятельно просили прописать у Лиды, что она ему сказала прямо в глаза: «Не думай дорогой, что если будет продаваться коммуналка, то квартиру мы купим общую! (так как попытки продать гараж или дачу получили пробку – «не, не продається вiн…, нiхто нэ купуе його…»). «Квартиру купит моя мама, а затем подарит мне, ясно?! Так что привет!» На что Коля, сложив губки промолчал. Вова! Коля появился в коммуналке восемь лет назад. В самом начале отношений он уехал в Грецию, на заработки. Вернее, чтобы на свадьбу денег заработать. Год там болтался. Слал письма: «я тебя ни в чем не связываю, ты свободна…, если ты через время, увидев меня на улице, не перейдёшь на другую сторону…, и тому подобный фарш. В канун нового года, заждавшаяся в неопределённости Лида, сказала ему по телефону, что если он не приедет до первого января, то она «официально» не ждёт его больше. На что (обращаю твоё Вова внимание!) Затюльный бросил трубку. − Я улыбнулся, кивнув жене. − Конечно Вова он тут же перезвонил, всё правильно. Мол, не ожидали они такого поворота. Да, этот Затюльный Коля не имеет связей с реальностью! Это надувной и надутый шарик, за три медные копейки. Летающий в разряженном воздухе. Который, если уже договаривать, даже не с остальными (теми, которые прилежно торчат в небо в руке Клоуна). Они не ожидали, что им такое скажут,… они были фраппированы,… да, вот…. − Ольга показала обиженную лужу. В которую все смотрят на своё отражение, но не желают почему-то вступить. − И что же ты думаешь, Вова?

− При-ехал! − Громко сказал я, словно сам приехал куда-то.

− О да, приехал…. С пятьюдесятью долларами в кармане и длинными волосами. С двумя двадцатилетней давности рубахами. С подобранными на какой-то свалке и гордо потом предъявленными почти новыми фирменными джинсами, но с маленьким пятнышком от белизны, мучившим его затем − всё же с пятнышком − все видят, что с пятнышком. Впрочем, я уверена, что и джинсы эти они не сами подобрали, а им кто-то подобрал и дал. И вот − Коля в коммуналке. Радуется, купив себе бутылку пива на собранные коммунальные опорожнённые. Свадьба. На свадьбе маме его стало плохо. Коля: «она вечно нажрётся, потом обрыгается!» Высшее образование Вова! Кстати, оно у него действительно высшее. Можешь себе представить – провизор!

− Ой, Оля, могу. Ещё и как могу. Я тебе как-нибудь расскажу потом о чудесах хамелеонской тактики паразитического выживания и о понятии модульности. Кстати, вот и пример. Коля жаловался мне, что на складе, где он работает провизором, собирая товар по накладным, ему приходится ещё и грузить, загружать и разгружать машины с лекарствами, а никто за это не добавляет зарплаты. Когда я сказал ему, что, мол, подошёл бы, напомнил. Знаешь, что ответил мне Затюльный? «Это унижение, просить доплатить». Во как!

− А что бы тебя жена полностью содержала, нет! − Ольга в сердцах стукнула стол.

− Конечно нет, Оля, это образ жизни, искусство удовольствия и наслаждения. Жить за чей-то счёт и наблюдать, как кто-то страдает. Тебе этого не понять.

− И я очень этому рада! − Ольгу подёргивало.

− Оля можно добавить два слова? В довершение? А с каким лицом Коля рассказывал мне, что хозяин фирмы, появляясь на складе, только с ним одним за руку здоровается…! − Я посмотрел на свою любимую и засмеялся.

− Лида была как под транквилизаторами, серьёзно продолжала говорить Ольга. Эти транквилизаторы, впрочем, она сама себе прописала. Замучившаяся от жизни с мамой, она очень хотела выйти…, замуж. Дабы избавиться от опеки, хотя бы частично. Идеалом мужчины для неё был Витя, её отчим. Потому только, что он не делал ей зла и не обижал её так, как это делали остальные. Её сестра уехала в Москву, выйдя замуж за военного. Истеричка с претензиями и замашками. Круг замкнулся. Рассказывая мне всё это, Лида была в состоянии уставшей от полёта над морем птицы, которая хочет сесть на водоросли! Ты меня понимаешь, Вова? Поэтому она, я почти уверена, может не помнить или не хотеть помнить, этого разговора. Ты меня понимаешь?

− Да, да конечно, Оля! − Я задумался − Ты меня понял!? − Ольга волновалась.

− Да, да отвечал я, а в голове уже шло приготовление….
 

− Причём, − продолжала Ольга, − судя по тому, что между всем этим она говорила, что любит его, называла его «всё равно самым лучшим мужем». Она, видимо, себе не может до конца объяснить, что происходит, и путает кукол с людьми. А то, что она мечтает о некой, тайной комнате, где все будет так, как она хочет и не хочет при этом, чтобы о ней, о комнате знали муж и дочь…. это говорит…, сам понимаешь, о чём.

− Я понимаю, Оля, понимаю. − Разговор окончился. Свет потушили до утра.

На следующий день вечером мы были у Лиды в гостях. И когда мы пили уже чай с конфетами, у меня зазвонил телефон. Я беру трубку и…

− Фабио!? Как!? Ты здесь!? Не может быть!? Давно? Сегодня? Понятно. Только на сутки? Понятно. Ну конечно, где? Понятно, к тебе в номер? Хорошо! Что!? Жениться!? А, сегодня, здесь, срочно? Понятно. − Закрываю трубку рукой. − Нравятся очень украинки, жениться хочет! − Ольга насторожено молчит, Лида улыбается, Затюльный за тюлью. − Да, да, я понял (продолжаю разговор) интурист 812. − Кладу трубку в карман. − Ну что, Ольга, − говорю сдвинутым бровям супруги, − Фабио приехал, зовёт к себе. Повспоминать старое, построить новое. − Ольга молчала, как слабое звено. Лида поняла всё по-своему и поддержала подругу.

− Шалят они с этим Фабио, да Оль? − Сказала она, обращаясь к оцифровывающей меня моей «половине».

− О! Лида! А поехали-ка с нами! Я тебя познакомлю с этим морским львом. По дороге расскажу тебе, как сам с ним познакомился – итальянскую историю моей жизни. Ты увидишь, замечательный парень. Имеет двенадцать заводов, а простой, как студент. − У Ольги еле заметно открылся рот. Лида молча улыбалась, увлёкшись, а после, будто реагируя на шутку. Я пристально смотрел в её глаза, пытаясь поймать взгляд. И когда мне это удалось, дал ей прочесть свои. Как будто что-то дёрнулось у неё внутри. Улыбка на мгновение исчезла. Голова попыталась повернуться в сторону тюлей. Я сделал усилие, помогая ей. Я жёг её взглядом. Сознательно не отпускал, давая ей понять важность этого момента в её жизни. Умница, она почувствовала мою душу. Я подмигнул ей, укрепляя решение. − Ну что, едем?

− Едем!!! − Снова заулыбалась и ожила пришедшая в себя наша Лида, как старая знакомая компанейская, институтская, закалённая подружка. Бывалая Ольга, подкрутив периферическое зрение, заглядывала за тюль. А там была маска, резиновая маска без хозяина. Словно волшебник, исчезнув, небрежно сбросил её с лица на пол, растворяясь в воздухе. Такого файла в Колиной голове не существовало. Улыбка непобежденного двоечника, подчёркнуто безразличная ко всему происходящему, в очках как в огромных кавычках, застыла на его серо-зеленом лице морального трупа. Быстро распространялся запах разложения, и уже не иносказательно даже.
 

Взятое кавычками в тиски, безразличие стонало от плодов своей деятельности.

Мы вышли на улицу. Девочки в нетерпеливом ожидании смотрели на меня: «что дальше?».

− Идёмте, идёмте, − увлекал я их от окон, из которых подсматривало за нами нечто несуществующее. − Идёмте, пройдёмся девочки, подышим...! − Они послушно ждали и сдерживали эмоции. Присели на лавочку в парке. Я стал напротив. Развёл руки, затем снова свёл их, скрестив пальцы. − Вот собственно и всё, что я хотел сказать, − вымолвил я, улыбаясь. И действительно, мои девочки всё успели понять сами, за эти несколько минут по дороге в парк.

− Можно телефон, − обратилась ко мне серьёзная Лида.

− Конечно Лида, − я протянул трубку. Я её не видел такой никогда. Взгляд её блестел, а лицо сверкало грозой.

− Коля, − говорила она призраку в трубке, − меня не будет сегодня, не жди, ложись. Нет, нет, утром обо всем поговорим, ложись сам. − И уже окончив разговор, и возвращая мне трубку, добавила − ложись сам.

Мы сходили сначала в кафе, а затем поехали к нам в гости инспектировать ремонт.
 

В Италии есть поговорка. Не берусь за дословность. «Если тебе не нравиться погода, подожди пять минут!» Лида встретила своё счастье. У неё две девочки. Я знаю, по секрету от Ольги, что скоро будет ещё кто-то.


Мы в Италии, дома. Вдыхая весеннее море, душа поёт стихами, и я слышу эту песню. И подпеваю, как могу. Голосом, данным мне моими итальянскими корнями. Но скрытыми, где-то в душе, посаженным растением. Время показаться, время приносить плоды…


P.S.

Никакого Фабио никогда в реальности не существовало.