Помочь сайту
Поздравления
5. Как Говяда гадов бил и порядок наводил.
18 июля 2015 -
Владимир Радимиров
Глава 5. Как Говяда гадов бил и порядок наводил.
И вот едет Ваня по новой местности, вокруг оглядывается и увиденному не дюже радуется.
Природа здесь была необычная и для глаза расейского непривычная. Всё-то вроде так, да не так: деревья совсем другие, не нашенские, листьев плоских, как у нас, на них не видится, а все ветки толстенными власами, будто конскими хвостами, увиты. Кора же на стволах грубая была да струпчатая, шершавая да бугорчатая. И трава листве тутошней под стать: ну сплошные везде конячьи хвосты да гривы…
Этакое волосяное море бурливое...
Лёгкий тёплый ветерок порывами на это разнотравье налетал и слегка его колыхал, будто гребешком расчёсывая. Небо же в выси было жёлтым, без солнца пригревающего и без звёзд мерцающих, хотя всё вокруг светом особым светилось и неплохо довольно виделось.
Первым делом Яван на цвета окружающие обратил внимание и нашёл их чуток мрачноватыми. А это оказалось, что тут два новых цвета были видимыми, и сиё большее, казалось, разнообразие вносило в окрестную гамму излишнюю мрачность. Светлых же оттенков в недостатке там оказалось, и даже цветы полевые, круглые, как шары, и волосами переплетённые, были по большей части не жёлтые как у нас, а багрово-красные, насыщенно-фиолетовые и ещё более тёмные эти...
В небе порхали птички, но не пели весёлыми трелями, а противно трещали, скрипели и верещали. Даже вороний грай слух ласкающим на их фоне казался бы. Кое-где они схватывались в воздухе прямо драться, да так яро, что, сцепившись, на землю аж падали.
Вот и сейчас невдалеке как раз от Явана двое таких драчунов в траву свалились, и тут вдруг – фурр! – зверь, похожий на зайца, откуда-то выскочил и одну из птичек ловко схватил. Обернулся он на Ваню подскакавшего, рожу страшную ему состроил, предостерегающе на него зарычал и, сжимая добычу в зубах, прочь умчался.
«Да-а... – удивился Ваня, – если тут даже зайцы, как лисы, то лисы, наверное, похожи на львиц!..»
Проехал он вперёд с версту где-то али поболее – вот и домик стоит у края поля. Странный такой по виду: стены у него были разноцветные, досочками гладкими оббитые, да выступами фигурными и всяческими резами украшенные, а крыша оказалась полукруглая, шатру подобная, и черепица на ней на змеиную чешую была похожа.
Кругом же дома всё было довольно ухожено: кустики декоративные, аккуратно подстриженные, огородик разбит небольшой, а на том огороде с какими-то посадками грядки...
Будто бы всё в порядке...
Людей вот только не видно было нигде.
Ваня с коня-то слез – и к двери. Постучался, конечно, сначала, но ответа не дождавшись, войти решился. Вошёл, огляделся, а и там ни души. Всё чисто убрано, мебель в комнатах стоит необычная, и по полу и стенам коврики цветастые выстланы.
А из живности какой даже кошки нету.
Походил Яваха по помещению, хозяев позвал, но ответа никакого не дождался. Пожал он тогда плечами, удивляясь такому безлюдью странному, и далее ехать собрался. Может, смекает, тут невидимки какие-нибудь обитают – места-то здесь не нашественные, не дюже, видать, приветные...
Сел он на коня и прочь от дома поехал. Где едет, где скачет и ищет себе удачу…
Вёрст несколько отмахал и видит, что вроде как человек из-за дерева выглядывает. Яван – туда. Только, значит, доскакал, а человечек этот круть – и пропал. Покликал его Ванюха, поискал, да не нашёл никого и не дождался: тот-то видно заховался, или в неизвестном направлении ретировался.
Так и не явился – как словно под землю провалился.
И так разов семь повторилось, не менее. Как заприметит Ванёк какого вдали человечка, так тот от него и тикать. Да так-то здорово спрячется, что никого и не сыскать.
«Да что они тут, – думает Ваня, недоумевая, – поголовно все в прятки что ли играют? Видно, не любят здесь гостей, коли их так принимают!»
Или, может, они чего боятся?..
Вот едет он далее, про себя об тутошних непонятках рассуждает, а самому так жрать хочется, что сапог с голодухи, кажись, съел бы, ежели б, конечно, он на нём был.
Видимо, продирание отчаянное через паучье тенетование силёшек дюже много отняло у Вани, нуждался он весьма в энергии срочном подкреплении и в каком-никаком телесном отдохновении.
А тут, значит, такие дела...
«Ва-а! – осенило вдруг Ваню. – А может, аборигены эти местные вида моего дикого пугаются, оттого и ховаются? И то сказать, верно – едет на громадном коне детина, в руках у него дубина, вдобавок сам почти голый, лысый, как репа, и здоровый, как медведь. Немудрено пугливому человеку и оробеть!..»
А вскоре ко гладу терзающему ещё и жажда иссушающая добавилась. Полдень что ли там наступил – стало вдруг жарко.
«А-а!.. – решил тогда Ванька. – Мне в прятки игрывать недосуг. Зайду в первый дом, какой встречу, да чё найду там, то и возьму – хоть какущую мне еду!»
А что, правильно – домишки ведь все пустые стоят – хозяева казаться не дюже ему хотят!
Вскорости, как по заказу, и домик невдалеке замаячился.
Вблизи оказался он невеликим, приземистым каким-то да покосившимся, зато главное было при нём – колодезь во дворе с журавлём!
Яванка к колодцу-то шасть – с коня живо слазит, журавлиный клюв опускает в сруб и вытаскивает бадью-то полнёхоньку.
Как почал Ваня воду студёную пить, так по те поры не угомонился, покуда досыта не напился. Бадейку до середины он уполовинил, остатки водицы на плешь себе вылил, коню в корыто ведра три налил – и в хату заспешил.
«Ох, водица-то хороша! – радуется Яваша, – Прямо воспрянуладуша!»
Вошёл Ваня в комнатку единственную, наклонившись, глядь – а там тесно, не прибрано, затхло и вроде как никаким съестным и не пахнет даже. Сунулся он туда да сюда, по всем углам да закоулкам пошарил, всё там кажись обыскал, и одну лишь краюшечку хлебушка сиюсветного отыскал.
Впился Ванюха, недолго думая, в чёрствую ту краюху – хрум её, хрум – э, думает, ничего, вкусно: еда в этом доме едомая.
Ест Ванёк, сухарём хрустит – только за ушами у него трестит...
И вдруг он слышит – лошадь на улице как заржёт!
А затем рык громоподобный снаружи раскатился, и какая-то возня подозрительная оттуда послышалась.
Ванька аж поперхнулся от неожиданности. Невже, кумекает, хозяева сюда пожаловали? Выглянул он в оконце малое – мать честная! – возле колодезя астрашенный лев конька евоного терзает!
А сам-то натурально собою чудовище: коня едва ли не побольше!
Вскипятился тут Ваньша, засуетился. Кинулся он наружу вон, да о притолоку лбом – бом!
Загудело у него в голове, в глазах помутилося, но кое-как он из хаты-то вывалился, заорал, за башку держась, засвистал, от коня своего льва отгонять стал...
– Уйди, оглоед, проваливай! – он орал. – Вот же край адовый – чуть отлучился, а уж последней животины лишают!
А потом спохватился и уже обеими руками за голову схватился – ёж твою в раскаряку! – палица-то евоная возле колодца осталася!
А львина этот окаянный коня, им убитого, вмиг оставил, вперёд, рыкнув, скакнул – и уж тут он как тут! Оскалил зубищи свои окровавленные, глазищами горящими сверкнул, и на Явана безоружного сиганул. Смял лев человека тушей своей тяжеленной, когтищами по телу его скребанул, пастищу широченную раззявил и хотел уже было, нечистая сила, парнишу живьём заглотать...
Да только, видимо, плохая охота хищному проглоту нынче выпала. Не по горлу ему кус оказался. Не простой человечишко сёдни ему попался!
И завязался между чудо-богатырём и чудовищным львом смертельный бой!
И так и эдак львина ярый к Явану подступал: и лапищами его мощно лапал, и когтищами полосовал – да только всё зря! Ни когти, ни зубы острые Ваньке ведь особого вреда-то не причиняли, ибо бронь небесная его надёжно спасала. Да и силою лев человека, в сравнении с ним невеликого, оказалось, ничуть не пересиливал, а даже наоборот: в сражении страшном быстро он чего-то стал уставать…
Или, может, это Ваня мощью праведной наливался?
Он-то по ходу схватки разъярился страсть прямо как, потому что от паука с его приколами ещё толком не отошёл – много яри не потраченной внутри у него осталось. А тут как раз лев этот подвернулся с его нападками.
Вот зверюге от Ванюхи и досталося! Как ухватил он, изловчившись, жуткого кошака за горло – и ну его что было силы душить! Едва-едва обхватил-то шеищу толстенную, а стиснул лёву и сжал, что кота удав.
Дёрнулся было лев из тисков ужасных этих – да куды!
И настали зверюге кровожадной в Ванькиных тесных объятьях кранты: захрипел он придушенно, лапищами засучил, хвостищем оземь заколотил, да не в бозе и почил: хребтину ему витязь переломил.
Тело бездыханное Яван от себя отпихнул, ногою в сердцах его пнул, да побыстрее к своему коню метнулся. Прибегает, глядит – так и есть! – случилося, что он и подозревал: лежит коняга его верная неживая, вся сплошь когтями львиными исполосованная.
Сильно огорчился опешенный богатырь, да делать-то уже нечего было – пророчество каменное наполовину ведь свершилося: поехавший прямо коня своего лишился.
«Ничего, ничего! – стал внушать себе Ванёк прежнюю бодрость. – Нас так просто не сожрёшь! Ты, Яван, ещё поживёшь!..»
А пока наш богатырь со львом-то пластался, опять, значит, без одёжи он остался. И решил тогда победивший витязь какую-никакую одёжу себе из шкуры врага смастерить.
Без промедления к выполнению сего замысла и приступил: в хатку поспешно пошёл, ножик там побольше нашёл и хотел было шкуру порезать да содрать, только та ножу не далася. Скрёб Ваня шкуру ту, скрёб – а не берёт её лезвиё!
Вот же ёжкин тебе кот – броневая она чи шо?..
Конечно, иметь с неё накидочку хорошо, да только попробуй её с туши-то снять, ёж её опять вдругорядь!
Посильнее Яван ножом по шкуре ударил, а он – звяк! – и сломался.
«В этой стране, видать, и ножа путящего нету, не токмо людей!» – рассердился Яваха. Повернулся он – да опять в хату.
На сей раз топор тесовый он разыскал и где с его помощью, а где и просто руками своими могучими шкуру со льва, наконец, содрал.
Работать, правда, Ванюхе было несподручно – впервой-то свежевал он шкуру собственноручно. Не нравилось это дело Ване, и пока он работал, остатки настроения хорошего куда-то из души его ушли, да в придачу ещё семь потов с него сошли.
Да уж, легче было Явахе с хищником страшным воевать, чем потом шкуру с его тела сдирать!
Как бы там оно ни было, но управился он, наконец, хоть и умаялся весь, а затем шкуру на ветру сушить повесил, а сам отдохнуть присел и стал носом клевать, а потом плюнул на всё и прилёг на лужайке спать-почивать, соломки себе подстеливши и какой-то дерюгой телеса укрывши.
И то сказать, верно – умаялся ведь человек, отдых получить ему было надо, а сон в таком разе есть большая для нашего брата отрада.
Долго ли там Ваня спал али нет, то неведомо – как дрыхнуть он завалился, так словно в омут сна провалился.
И так спал он, спал, харю себе всю помял и вот – начал он просыпаться постепенно и сквозь дрёму слышит, будто кто-то невдалеке шепчется.
Открыл Яванушка один глазик, глядь – а кругом-то люди стоят, да тож на него глядят.
Воссел Яван резко, огляделся – у-е! – ну и скопище же! Народишку вокруг было полно – целая толпища! Удивительно, подумал он: то тебе ни одного, а то вдруг чуть ли не тыща. Были там и мужики, и бабы, и молодые, и старые – только вот какие-то худые, а то и заморенные-перезаморенные, точно к голодовке некой были они приговоренные.
– Поравита вам, земляки! – поздоровался первым Яван.
И словно «отомри!» им сказал.
Поднялся тут гомону оживлённого целый шквал. Моментально все загалдели, завопили, налетели, наскочили... Кто Ванька ошарашенного обнимает, кто руку ему жмёт-пожимает, а кто просто-напросто скачет вокруг да орёт, горло на радостях дерёт...
– Спасибо тебе, богатырь неизвестный! – кричали ему они на обыкновенном, стал быть, земном языке. – Слава тебе! Великая слава! Ты ж нас избавил от лютой напасти – от демона этого проклятущего спас пасти!
И рассказали местные жители, что гадский сей львина уже около года здесь шороху наводил, и тутошнее население, можно сказать, под корень изводил. Жуть сколько народа ирод сей поприел! Оттого-де они Явану и не казалися, что страсть как чужаков боялися. Этот ведь хищник частенько и в человеческом обличии расхаживал, то тебе исчезал, а то вдруг появлялся. Одним словом, куражился, гад!
– А отчего вы не убили его сами? – спрашивает их Яван.
– Э-э, легко сказать! – они ему отвечают. – Пробовали сперва – да куда там! Он ведь всех наших силачей переловил, словно кот мышей, да и поел! Его же никаким оружием было не проткнуть, и отрава его, бестию окаянного, не брала! Ужасные здесь творились дела!..
– Тогда почему вы у соседей помощи не попросили, раз сами с людоедом этим справиться не могли? – опять их Яваха пытает.
– Хэт! Дураков-то нет! – те ему в ответ. – Кто ж на такое опасное дело пойдёт, и где такой смельчак удалой найдётся, когда у нас каждый лишь за себя думать могёт, да о своей лишь шкуре печётся!
– Н-да... – вновь Яван недоумевает, – Ну а чё ж вы прочь не ушли восвояси, коль избавиться не сумели от сей напасти?
– Да нельзя нам отсель уходить! – аборигены принялись вопить, – Невозможно, и всё! Тут ведь не белый свет, и воли былой нам нету! Тут, брат, чистилище, и мы только с виду живые... Эх, грешники мы разнесчастные, за былую неправду зло видно получили ужасное!
Понял тогда Яван, что из себялюбцев сих ничего более не вытянешь, и порешил к остатней их совести обратиться: попить-поесть себе попросил.
Ну, те и рады оказались стараться – не стали жмотиться да жаться, против эгоизма своего даже пошли – а последнее пропитание для избавителя оголодалого нашли.
Поел-попил богатырь, да и сызнова за помощью к людям обратился: попросил одёжу себе из львиной шкуры пошить.
И здесь Ванюше отказу не было, наоборот – рад услужить ему был народ.
Пришлось ему в этой местности известное время пожить, пока ему шкуру ту готовили да накидку по фигуре кроили. Попотчевался и отдохнул он на славу. Всяк ведь за честь для себя почитал приютить у себя могучего сына Ра – последний хлеб спасённые Ване отдавали.
Их счастье, что прожорливостью Корович не отличался, а то бы припасам ихним – хана.
В общем, по-божески Ваню принимали.
В бога сии лихоманцы веровали, правда, мало, а Яван их в свою веру не вербовал и в вопросах духовных не неволил.
Наконец, всё было готово.
Накидка львиная пришлась Ване в самую пору: и по стати в самый раз, и по цвету гожий окрас. Одетый в шкуру Яваха и сам-то на льва немало смахивал, снизу гладко ею облитый, а сверху гривой косматой покрытый. Лишь ноги его от бёдер были голыми, да руки до плеч, ибо не пожелал их Ваня в шкуру облечь.
В день ухода перекинул Ванёк котомочку через голову, палицу на плечи положил, руки за неё заложил, местному люду в пояс поклонился и в путь-дорогу опять пустился.
Идёт он, куда глаза его глядят, всё прямо, значит, да прямо, никуда, в общем-то, не сворачивая. А между делом на окрестную природу Яван поглядывает, песни разные горланит, да радуется.
Да и отчего ему было не радоваться? Сам-то он парень ведь молодой, весёлый, здоровый – а главное что живой. Хорошо Ване: заботы жгучие голову его буйную не одолевают, по мышцам гибким силушка богатырская переливается, а по жилушкам кровушка горячая бежит. Чего бы не жить!..
Идёт Ваньша, поспешает, на горки-пригорки бежмя взбегает, через ручьи да речки прыгмя перепрыгивает, между кустами да дебрями юркой лаской прошмыгивает...
И через какое-то времечко приходит он в края иные.
Смотрит – посуровела вокруг природа: краски этак похмурнели явно, да сделалось как-то зябко.
Людей в тех краях немного встречалося, да все сплошь людишки невзрачные какие-то собой: кто косой, кто рябой, кто горбатый да кривой... Молодых да красивых никого нету – самому младшему под сорок где-то.
Этакая-то всё рвань!
На Явана они искоса поглядывали, на приветствия его не отвечали, чего-то под нос себе бурчали, хмурились, жмурились да недобро щурились. Словно вида его богатырского пугалися, али, может, по гордости своей чужого чуралися.
Ванька-то долгонько уже шёл пешедралом. Притомился изрядно. Харчи, какие были в львином краю на дорогу припасены, позакончились как раз, а из-за того что похолодало и теплынь прежняя пропала, неохота Ванюхе в поле ночевать стало.
«Надо какое-никакое жилище поискать! – принялся Ваня мечтать. – Поесть там попросить да поспать... Ежели что, золотом заплачу, а то на что я кошель-то ношу...»
С версту какую протопал, смотрит – о! – у самой дороги невдалеке строение некое стоит, навроде, значит, трактира или корчмы.
Яванка, знамо дело – туда. Ноги пыльные отряхивает, двери настежь распахивает и вовнутрь заходит. И видит сразу, что место это подходящее для путника мимо ходящего: люди там на скамьях у столов сидят, пьют себе да едят.
«И впрямь ведь корчма! – радуется удаче своей Ваньша. – Это добре, это мне по нутру! Поем тута, отдохну, да и дальше пойду».
Вот Яван людям тем поклоняется и поравиту им вежливо желает. Да только никто ему и не думает отвечать: неприветливо эдак все лишь косятся, исподлобья угрюмо на вошедшего глядят и что-то промеж себя бубнят.
«А-а! Мне и дела мало... – думает про них Ваня. – Мне с ними чай не водиться – я сюда зашёл подкрепиться...»
И на стул деревянный возле пустого стола садится.
Посидел он трошки – а никто к нему не идёт. Все окружные в три горла жрут да пьют, а голодный Ванюха сидит там, как идиот, и лишь глотает слюни.
– Эй, хозяин! – наконец, он вскричал, попусту ждать отчаявшись, – Прими заказ! Есть охота!
Опять никого...
Ещё разок крикнул Ванёк – как об стенку горох.
Пришлося тогда ему по столику ладошкой хлопнуть, по полику ножкой притопнуть, да по матушке хозяина звать, ежиха была его мать!..
Наконец-таки корчмарь из-за занавеси появляется, сам толстущий такой, плешивый да губастый. В одном ухе серьга в виде черепа болтается, а на башчище чёрная косынка повязана. Вдобавок же ко всему красная грязная перевязь напялена у него была на правый глаз, а другой-то глаз странный у него оказался: по цвету бледно-зелёный, а в нём точечкой малой чернеется зрак.
– Не ори тут, дурак! – буркнул детина недобро. – Чай в гостях ведь сидишь, не дома, бродяга ты бездомный! Чего надобно-то – пожрать али поспать?
«Ну и неучтивая ты харя!» – подумал с раздражением про корчмаря Ваня, но ругаться не стал, а спокойно довольно на толстяка уставился.
«А, ладно! – решил он. – Чего зазря в аду-то досадовать! Мне ведь порядки в чистилище этом не учинять. Мне бы червяка заморить да айда почивать. А как отдохну, так и дальше кости пихну. Угу!»
– Я, хозяин, попить-поесть желаю, да ещё на постели чистой переночевать, – вежливо весьма заявляет Ваня. – А больше ничего и не надо.
– Есть мясо телячье, да брага, да топчан в чулане, – грубо ответил хозяин Явану. – Мясо у нас свежее, не воняет, брага в голову нехило шибает, а насчёт чистоты, так такая, как ты, птица и с клопами сможет приютиться! Хы-гы!
– Хм... – усмехнулся на это Яван. – Не хочу я, дядя, телятины, да и другого мяса не желаю. Мне бы миску добрую каши да молока коровьего полную чашу… Тащи, коль найдёшь!
– Хэ! Экий молокосос ещё тут нашёлся! – корчмарь нагловато осклабился, жёлтые и кривые зубы свои показывая. – То ему да это вишь подавай… Экий важный!
Вокруг сидящие враз оживились. То, значит, сидели себе да жрали, а то от еды оторвались да заржали.
А хозяин продолжал, изгаляясь:
– Брезгуем, значится... хэх! Ну-ну... Это-то достать можно – для меня ить ничё не сложно, только, сосунок, сиё дорого будет стоить. С тебя, сударь, золотой, за еду, значит, да за постой! Кхе-кха!
Яваха препираться не стал. Головою сразу кивнул и говорит ему:
– Это, дядя, мне подходяще. Иди скорей провиант тащи!
– Э, нет, ухарь! – почесал себе корчмарь пониже брюха. – У нас так не принято. Давай-ка вперёд плати, а потом уж кути!
Достал тогда Ванька кошель из своей сумы, монету золотую из него вынул и с ногтя обормоту этому её подкинул.
Ух, и жадно блеснул глаз корчмарский тигриный!
Золотой он на лету ловко споймал, на зуб его тут же попробовал, а потом в улыбочке довольной расплылся, неуклюже Явану поклонился и с глаз долой, пятясь, удалился.
А в корчме-то после гомона ядрёного тишина вдруг необычная установилася. Посетители на Явана уставились, с кошеля евоного глаз не сводят и аж до самой сумы завидущими взорами его проводят...
Спрятал Ваня кошелёк недалёко, огляделся вокруг, подивился – и до чего всё же отвратный народец тута ютился: всё больше хари окрест сидели да рожи, на свиные рыла скорее похожие, а не на лица людские, глазу приятные. Ну да Яван-то и не думает идти на попятный: куда сам зашёл, то там и нашёл. Свой план неукоснительно он сполняет, упрямство чисто бычье проявляет и спёртый корчмарский воздух нехотя обоняет...
Не дюже много времени проходит, как хозяин здешний нелюбезный уже приходит, Явану немалую миску каши приносит, да кувшинище ещё молока. Ну а тот берёт быка за рога: на кашу местную, по вкусу ему неизвестную, налегает и за обе щеки её уплетает. И так-то ему с устатку сиё угощение аппетитным показалося, что скоро ни крошечки в мисочке не осталося. Употчевался Ванюша от души, сидит, молочко в кружечку наливает, да не торопясь его попивает. Молоко, правда, не ахти какое, на вкус навроде козьего – да уж не от своей же матушки, право!
Тут ведь те ад, не родные места – вот всяко пойло и льёшь-то в уста…
И вдруг двери входные с треском великим растворяются, и видит Ваня, как ватага некая с шумом в корчму вваливается.
Человек так с тринадцать.
Все этакие огромные, высокие, здоровенные, и рожи у них грубые весьма да надменные, а глаза то хитрые, то злые. Ну и руки у всех не пустые: кто рукоять меча гладит, кто дубинку к ладони ладит, а кто кистень вкруг запястья накручивает да ножичком поиграть минуту улучивает...
Окружают они Яваху кольцом.
Один особенным выглядит молодцом: этакий, сказать, громила с наглым рылом, по виду гнусная весьма тварь – не иначе как ихний главарь.
К столику Яванову он не спеша подваливает, ручищи, сжатые в кулачищи, об столешницу упирает и спокойненько так, с издёвочкой, сквозь губу пропевает:
Птичка в клетку залетела,
Видно, многого хотела.
Надо птичку ощипать,
И ей клювик оторвать!
Вокруг сразу тишина необычная наступила, и только слышно было, как эти нахалы сопят, а все прочие-то замолчали – ну прямо ни гу-гу! – как словно остолбенели, и на верзилу певучего с ужасом лишь глядели.
«Эге! – смекает тут Ванёк. – Да это никак разбойники... Ну что ж, были разбойники, а станут покойники, ежели не угомонятся и не перестанут кривляться!»
А вслух им сказал:
– Стишки, конечно, складные, да не дюже-то ладные! Для слуха моего, по правде сказать, не отрада… Их вот как петь надо!
Прокашлялся громко Яван и выдал свой, так сказать, вариант:
Птичка в хату залетела –
Это птичкино лишь дело.
Лучше птичку не замать –
Воля ей везде летать!
И только он позакончил, как среди разбойников оживление какое-то пошло нездоровое: глазки у них заблестели, глотки загалдели, а зубы в усмешечках наглых оскалились.
Видать, что стишки Явановы им не слишком понравились.
А главарь их бравый ажно окосел, на столик ближайший толстым задом сел, а затем к Ванюхе наклонился и зловещим голосом вновь к нему обратился:
– Да ты, сосунок, я гляжу, смешной! Это добре – заодно и потешимся, а то всё хмурые по большей части попадаются, о пощаде, понимаешь, нас умоляют – только это... как его... душеньку, ага, растравливают. Ну никакой вот нету радости таких-то примучивать да потрошить! Жа-а-лко! Ы-гы! Гы-гы-гы!
И верзила такую рожу скроил несусветную и до того артистическую слезу из глаз́у утёр, что ватажники евоные не удержалися и, точно лошади на лугу, заржали-расхохоталися. Такой, гады, хай разухабистый подняли, будто смешней шуточки отродясь не слыхали.
Главарь же выждал малёхи, покуда подельнички его поугомонятся чуток, достал из кармана штанов грязный платок, высморкался в него с присвистом, затем крякнул, ладонью по столу брякнул и тягуче так, явно прикалываясь, Явана спрашивает:
– Кто тако-о-о-й? Почему в краях наших без дозволу ша-а-а-ста-ешь? Рази ж ты, тля, не знаешь, что у нас плату за проход взимают? А-а-а?
Яваха смолчал. Головою лишь покачал.
А вожак опять оживился, к приспешникам своим оборотился, гнилые зубы ощерил и далее заканителил:
– Ай-яй-яй! Поглядите на него, братцы – они не знают! Очевидно, их благочиние поблажку за то получить себе чают. Хэ! Ан тебе нет! Отрицательный вам ответ!
И он кривой палец на Ваню наставил и назидательным тоном загундявил:
– За закононезнание ещё пущее полагается наказание! Во, значит, у нас каким макаром. А ты думал как? Да-да! Так что для начала, лысатый милочек, отдай-ка нам свой кошелёчек! С золотом у тебя который... Ага! Давай-давай!
Яван же на то молча кивает, сумку у себя на плече поправляет, а затем приколиста этого и вопрошает:
– Ну а если я вам кошелёк свой и вправду отдам, то тогда отпустить меня обещаете?
Верзила-главарь аж руками тут всплеснул, возмущаясь.
– Гля, робяты, что за нахал, а?! Он вроде как условия нам какие-то ещё ставит, али ваньку пред нами валяет! Это в его-то незавидном положении. Ух же, борзая щень!
Бормотным хором и нестройным ором поддержала решительно предводителя его кодла, но недолго продолжалася их ругня, ибо громила руку поднял и враз её оборвал.
– Слухай меня, цыплячья тля, – заявил он деловито, кривляясь рожей небритой, – Я вот чё тебе предлагаю... Для первоначалу ты кошелёчек свой мне с поклоном преподнесёшь. Та-ак. Потом... э-э-э... на карачках к ножкам моим не дюже чистым – во! – подползёшь, и со сладострастием явным их облобызаешь. Хы-гы-гы-гы! Ну а напоследок мы это... ногами тебя от души попинаем и ежели чего тебе сломаем, то уж не обессудь – снисходительным к потехе нашей будь! Веселимся, понимаешь, без излишних затей – как умеем...
И ухмылку глумливую растянул аж до ушей.
Вся банда, конечно, за животы от хохоту похваталася, а кое-кто из посетителей бочком-бочком – и в дверь ретировался: почуяли видно обыватели, что запахло тут жареным, вот в бега-то и вдарились.
А Яваха смотрел на этих ублюдков, смотрел, и наглость их вопиющую едва-то терпел. Дух буйный у него даже под горло подступил, и сердце ретивое ходуном в груди заходило, но всё ж таки он нрав свой горячий укоротил и вот как скопившееся негодование разрядил: как вмажет ладошкой по столешине от души!
Ажно кувшин подскочил на аршин!
Все враз и смолкли и уставились на Ваню точно волки.
– А у меня вот другое имеется предложение! – гаркнул он голосом молодецким. – На ручках давай-ка поборемся! Ну – кто из вас тут здоровый? Выходи, давай, не боись – за стол напротив садись! И вот чего я предлагаю: ежели я проиграю, то в полную вашу власть поступаю, а ежели побеждаю – иду себе куда пожелаю!.. Ну чё, по рукам?..
Все опять тут захохотали, обрадовались, оживились, а потом на главаря вместях навалились и на Яваново предложенье согласиться уговаривать его принялись.
Тот недолго, правда, думал, криво этак усмехнулся, на стул тяжко плюхнулся, посуду рукою на пол смахнул и вот чего, хрипя, заганул:
– Добро, молоколюб! Идёт! Отчего ж не потешить удалой народ… Только ты, сладенький, позабыл видно, что условия здеся мои, и они таковы: коли я тебя положу, то я с тебя с живого шкуру спущу, на кол тебя насажу и на огне на медленном поджарю; ну а ежели ты руку мою к столу прижмёшь, то, клянусь, на своих двоих отселя уйдёшь! Я тебе только – в награду за твою храбрость! – глаза на хрен повыкалываю, ухи к свиньям обрежу и это... три ремня со спины твоей вырежу! Ы-хы-гы-гы-гы-хы!.. Ну чё, касатик, согласен?.. Ага! Вижу что согласный, раз сидишь безгласный.
И впрямь ничего не ответил скоту этому витязь, только зубы плотнее он стиснул да глазами ярее блиснул.
Вот уселися они один против другого поудобнее, локти на стол установили, руками сцепилися и по знаку одного из разбойников друг на друга мощно навалилися.
Напрягся нешутейно главарь, Яванову руку мёртвой хваткой сжал, и ну её гнуть да к столу пригибать! По всему было видать, что силёнка у адского греховодника водилася, ибо ручища евоная мышцами страшными аж взбугрилася. Ну а Ваня зато силу свою богатырскую пока не показывает – даже немочь некую притворно выказывает.
Поборолися они малость, и стал Ванята как бы чуток сдавать: щёки надул, глаза выпучил, брови мученически скривил – вроде как совсем его этот медведь задавил...
А кругом-то гвалт стоит несусветный: разбойники в запале орут, визжат, ногами топают, свистят, по ляжкам себя хлопают! Души свои тёмные таким способом потешают, развязку для себя приятную уже предвкушают...
Главарь же с удвоенным жаром на Явана приналёг, всё больше и больше Ваня этому лихоманцу поддаётся – совсем уже почти ничего до победы тому остаётся. Кажись, вот оно, последнее нужно всего-то усилие, и этот сосунок вконец тогда обессилит!
Да только что-то вдруг в схватке ихней переменилося: рученька Ванина более вниз-то не клонилася. Принялся он её, руку-то, помаленечку выпрямлять...
Не быстро эдак, едва заметно, да очень плавно – но неуклонно, главное...
Ор да гомон от этого поворота в борьбе азартной только сильнее стали, но главарю это, видать, не помогло ни капельки – он лишь пуще устал. Побагровел он весь, на шее толстой жилы у него вздулися, точно верви, а пальцы его от неимоверного сжатия аж побелели. Ну а Ваня знай своё гнёт, нажимает, роздыху никакого врагу не даёт и последние силы из него выжимает...
Наконец выровнялись их руки.
Только Ванюхе этого было мало. Наклонил он чуток ручищу взмылённого главаря, лицо своё разгладил, прямо в очи детине, кровью налитые, посмотрел, а потом – хресь! – и раздавил его ладонь в своей длани крушащей, да об стол ею – тресь!
Завопил громила поверженный дурным голосищем, в комок скрутился, за ручку свою покалеченную схватился, а у его ватажников смех да ор на губах замёрзли.
Немою толпою застыли они возле.
Вскинул тогда Яван голову, аки лев грозный, и глянул на разбойничков обалдевших взором неласковым и серьёзным. И таким ледяным этот взгляд Яванов им показался, что горячая кровь у них в жилушках приостановилася, и в глазах у них помутилося.
– Ну, нелюди, – звук негромкого Ванькина голоса был ужасен, – долг, говорят, платежом красен! Получайте же справедливую расплату за свою неправду! Держитесь у меня теперь, гады!
Взялся он споро за края столика дубового, али ещё там какого, вознёс столик скорёшенько над буйной своей головушкой, перехватил его поудобнее да и принялся им во гневе помахивать.
Маханул Яванище столом-то налево – просека!
Маханул направо – дороженька!..
Быстрёшенько всех разбойничков окаянных столиком и уложил – никого в живых не оставил.
Да и поделом им, подлым, свершилося!
А и нечего им, тварям поганым, гулять-лютовать да людишек жестоко помучивать!
А и нечего им, беспредельщикам, ни на белом, ни на небелом свете жить-поживать да чужого добра наживать!
Получили тати эти справедливую кару полностью за то, что распоряжалися во зло своей вольностью!
И вот лежат побитые вороги на грязном полу вповалку, а над ними грозный высится Ванька. Столиком-то он более не махает – лишь взором пламенным полыхает да грудью полной воздыхает.
Из корчмы-то постояльцев оставшихся будто ветром посдувало. Один лишь корчмарь остался, ни жив, ни мёртв он стоит, побелел как мел, глаз повыпучил, обоссался, да от ужаса ещё икать вдруг стал.
Наконец, он кое-как в руки себя взял, столбом соляным стоять перестал, к Явану затем семенящею походочкой приблизился, в ножки самые с раболепием ему поклонился и такую речь-то повёл:
– А не желает ли богатырь молодой спать-почивать изволить? Милости вас просим! Я счас живо кроватку-то приготовлю, и не на топчанчике в чулане клоповом, а на постельке пуховой для дорогих гостюшек!
Яваха-то понемногу успокоился и почуял внезапно, что очень он устал. Смаривать его быстро стало – так в сон-то и клонит...
Что, думает, со мною такое – будто я зелья выпил снотворного!
Покачнулся он, за стенку ухватился и заявляет языком заплетающимся:
– Верно. Спать я желаю, хозяин. Веди меня скорее на свою постель. А этих, – указал он походя на убитых, – из корчмы-то повыбрось! Не место им здесь – тута ведь не покойницкая. Завтра их похороним.
– Не извольте беспокоиться, – отвечает хозяин с поклончиком. – Всё как надо сделаю – сам кого нужно похороню.
Привёл Явана корчмарь в роскошную видом спальню, а там у стены кровать стояла шикарная, периною покрытая мягкой.
Лёг на неё Яваха, не раздеваясь, да и заснул богатырским сном.
Долго ли он там спал али нет, то неведомо, только приснилося ему вот чего: будто бы лезет он на скалу высокую, карабкается туда, пластается, за выступы да щели цепляется и ловким телом своим в ложбины вжимается. И уж почти до самого верха он долез – руку толечко вроде протяни! – а скала в ту самую минуту возьми и накренись.
И сорвался Ванюша наш вниз!
Странный сон...
Да и сон ли это, в самом деле?..
Просыпается Ваня, глаза разлепляет – вай! – а и в самом-то деле он падает! Да так-то быстро!..
Глянул вверх витязь, а над ним кровать, боком повёрнутая, торчит, и рожа корчмарская ухмыляющаяся видится.
Тут кровать – хлоп! – на место прежнее стала, а Ваня долетел до дна глубокой ямы и обо что-то острое и твёрдое с размаху ударился. И ажно дух в нём весь зашёлся – до того страшный ударище по почкам и хребту ему пришёлся! Едва-едва не заорал усилок от боли невыносимой.
Поначалу и двинуться был он не в силах, а потом полежал-полежал и кое-как всё ж пришёл-то в себя. Боль жутчайшая в теле его ударенном поунялася малость, а зато ярость немалая, наоборот, пошла в рост.
Огляделся он вокруг и видит – ямища некая под домом вырыта. А может, и естественного происхождения то было углубление: пропасть, к примеру, какая-нибудь или пещера... И будто включенным там оказалось освещение: всё вокруг своим светом мерцало-переливалося, превесьма впрочем тусклым, и мрачным прям донельзя.
Оглядел Яван место, в котором оказался нечаянно, и ужаснулся он тому, что увидел!
Из земли-то на дне ямы колья острозаточенные хищно торчали, а на них скелеты и тела истлевшие были нанизаны как попало, и смрад ощутимый стоял от плоти разлагающейся.
Бр-ррр! Мраки!..
Яваха же, к счастью, особого вреда не испытал: и тут его броня небесная спасла и удар потрясающий стойко перенесла. Только, падая, пару-тройку кольев вострых богатырь своей тяжестью снёс, отчего фонари синяков огромных на своём теле понёс. А так, отделался он, в общем-то, пустяком – не удалась с ним затея эта подлая, устроенная коварным врагом.
«Добро!..– подумал Ваня, гневом праведным всё более распаляясь. – Надо как-то отселева выбираться да с «радушным» этим хозяином неплохо бы поквитаться. Только вот как?..»
А тут он глянул – лесенка деревянная по стене вверх тянется. Видать, это корчмарь по ней к своим жертвам спускался и тела ихние, паук жадный, обирал.
Не быстро Яван тогда привстал, от боли невольно ойкнул да по лесенке этой, не мешкая, полез. А вверху дверца оказалась, в скалу врезанная, и запертая на ключ с той стороны. Ванюха на неё плечиком могутным слегонца надавил и без лишнего шуму наружу выдавил, после чего вон вышел и по ступенькам, как бы из некоего подвала, наверх поднялся. По проходу же на цыпочках стал он красться, чтобы тать его этот не услыхал.
Заходит Ваня вскорости в общую залу, глядь, а там разбойники по-прежнему на полу-то валяются, а толстый корчмарина спиною к Явану стоит, мотивчик какой-то под нос себе гундит и в котомке Ваниной руками шарится.
– Да вроде я с тобою расплатился, хозяин! – воскликнул зычно Яван, а корчмарь, его услышав, как вдруг подпрыгнет со страху.
Обернулся он резко к Ване, живым и невредимым его увидал, и чуть было дуба на месте не дал.
Стоит перед витязем воскресшим этот паразит, как осиновый лист на ветру дрожит, открытым ртом воздух глотает, а чего сказать-то, не знает.
– Ну а коли ты считаешь, что я недостаточно с тобой рассчитался, то я согласен и доплатить, – усмехнулся Яван, да только его усмешка хозяина видно не обрадовала.
– Пощади, пощади, богатырь! – завопил он, придя в себя, неистово. – Не лишай меня жизни! О-о-о! Не по своей я ведь воле подличал! Это всё они, разбойники эти окаянные, насильно меня воровать заставляли! Пощади, сын Ра! Помилуй!
– А это тебе не оправдание, коли ты волю свою вольную дурному подчинил, – промолвил негромко Яван и к корчмарю решительно двинулся, – Это обвинение тебе несомненное!..
Тот на колени опять, значит, рухнул, головою об пол-то – бух! – ручищи потом заломил, голосищем дурным заблажил...
Сплюнул в сердцах Яваха:
– Ах ты, подлая мразь! Да я об тебя и руки марать даже не желаю! И коли тебе, жадина, золота моего было мало, то я с тобою по вашему обычаю рассчитаюсь!
Схватил он мерзавца этого за ворот и незамедлительно в спальню его поволок.
Корчмарь-то вопит, упирается, сопротивляться неизбежному пытаается, да только Ване нипочём его старания, и на вопли его он – ноль внимания.
Притащил Яван гада вероломного в спаленку, быстро кровать предательскую осмотрел и обнаружил в ней рычаг потаённый. Уложил душегуба Яван на постелю ту роскошную, на коей и сам он недавно полёживал, да на рычаг не мешкая и нажал. Опрокинулась к стенке лежаночка скоро, и полетел коварный вор навстречу гибели своей заслуженной, только завыл напоследок прежутко.
А потом только чмяк – и сделалось тихо.
Покаралося, стал быть, и это лихо.
– Поделом тебе, рыло небритое, и расплата за гостеприимство твоё ядовитое! – Происшедшее Ваня отрезюмировал. – Каков привет, таков и ответ, а на лихость злую терпения нет!
Разыскал он палицу свою верную, котомку через голову перекинул, и место сиё погибельное покинул.
А перед тем корчму с четырёх сторон подпалил и, глядя на пламя вскинувшееся, сухие стены охватившее, крикнул:
– Гори же ты адским пламенем, осиное гнездо!
Да оттудова и ушёл.
Рейтинг: +1
545 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
