Быть человеком

 Дело было в начале лета 44 года. Служил я тогда в разведке, и командиром у нас был Василий Егорович Федотов. Гвардии капитан, славный малый, отважный и бесстрашный человек. Уважали мы его очень. Делил с нами все тяготы военные. Везде первым был и перед начальством не прогибался. Пуля-дура не брала его, потому как ненавидел он фрицев всей душой, презирал, и не щадил себя. Аккурат перед войной жена с двумя малыми детьми поехала к его родителям под Киев, и вестей от них с тех пор не было. Куда он только ни обращался, запросы писал и так узнавал по знакомым – ничего, как в воду канули. Маялся, сердешный, от неизвестности. Не было у него никого больше на белом свете. Вот и воевал человек, как горел, не зная ни страха, ни упрека. В разведке равных ему не было. Языков важных перетаскал тьму, сведений ценных добыл - не счесть. Оттого вся грудь в орденах, как иконостас.

Вызвали нас как-то в штаб. Василию Егорычу  орден «Красного Знамени» вручать, а мне и рядовому Максюте Григорию Ильичу медаль «За Отвагу». Давно уж представление было, а получать сейчас выпало. Приехали, все чин-чинарем. В штабе задерживаться не с руки, домой бы быстрее, в роту. Товарищ полковник на радостях машину нам свою дал добраться. Максюта наш, заделистый, добыл чего выпить и чем закусить. А благодать-то какая в природе! Солнышко пригревает, травка зеленая, птички поют. Остановились перекусить да отметить награды. Свернули к перелеску, машину поставили так, чтоб с дороги не видать, расположились, значит, как полагается. Сложили ордена-медали в котелок, спиртику туда и вкруговую. Гриша каравай хлеба разламывает огромными кусищами, дух от него пряный, сытный, да сверху тушенки не жалеет, лучок тут зеленый, все дела – красотень! Даже говорить ни о чем не хотелось, как душевно было. А командир наш запечалился, видно своих вспомнил. Мы и не тревожили его. Тут Витька Воронов, шоферил он у товарища полковника, отошел по нужде за пригорочек, да кричит нам оттуда: «Ребят, гляньте-ка – фрицы!» И точно, пылит по дороге небольшая колонна пленных немцев. Глядим на них. Оборванные, грязные, еле плетутся, раненых много. Здорово, однако, их потрепали. В конце один совсем тощий, длинный, в разбитых очках, ногу приволакивает сильно. Рука тряпьем каким-то перевязана. Доходяга – одним словом. Конвойные прикрикивают на него вяло. А он, как завороженный, все глядит – оглядывается на нас. Кадык – то ходуном ходит. Оно и понятно, жрать хочет. И тут наш Василий Егорыч берет ломоть хлеба с тушенкой да и подзывает к себе немца-то. Замерли мы, что-то будет. А он ему на, мол, ешь. Чего-чего, а такого не ожидали мы от командира. Немец жует, давится хлебом с голодухи, понятно. Потом достал фляжку, к ногам Егорыча положил и ну ковылять от нас со всех силенок. Ему вдогонку наш ржач и улюлюканье. Командир сплюнул смачно: «Твою дивизию!». Пнул фляжку ногой да отвернулся. Максюта смеха ради поднял и рассматривает барахло фрицевское: «Слышь, Василь Егорыч, тут  нацарапано чего-то, не разберу, -тот лишь рукой махнул. - Федотов Егор Николаевич 1884 года рождения». Голос у Гришки аж подсел.

Через час немец тот в особом отделе допрошен был, и что оказалось: писарем от служил в 42 году в комендатуре Белой Церкви. Раз возвращались они с товарищем откуда-то, проезжали мимо кладбища у одной деревни . Старичка заметили у обочины, на телеге гроб, грубо сколоченный, а лошадь пала. Старик сидел на земле и плакал. Помогли они тогда ему, лошаденку с дороги убрали, гроб донесли до ямы. Узнали, что жену свою хоронил. Дали старику буханку хлеба да консерву какую-то – все, что у них было. Тот не знал, чем отблагодарить, вот и отдал фляжку. А больше ничего фриц сказать не мог. Особист записал все подробно, обещал Василь Егорычу довести дело до конца. Что отец это был его, никто не сумлевался. Сходилось все: и фамилия-отчество, и год рождения. Месяца через два получил командир вести, что, мол, жена с детьми живы-здоровы, там и проживают, в деревне той, что немец указал. Не было радостнее дня у Василия Егорыча Федотова. Детки живы – семья-то, она главнее всего.

На задание мы тогда уходили. Эх, беда. Погиб командир наш, меня контузило, ногу оторвало. Вот такие дела. Уж сколько лет минуло с той поры, а я все помню. Вот ведь как может на войне кусок хлеба возвернуться. Как могут люди людьми оставаться, хоть и в жерновах таких перемалываются. Не дай Бог!