Старое дерево не пересаживают

11 августа 2017 - Нина Колганова
article393259.jpg
 Лето. Петухи стараются раньше, чем взойдёт солнце, благословить новый день. После первой их побудки окрестности наполняются звуками: вот скрипнула дверь, вот раскручивается цепь колодезного ведра – кто-то захотел свеженькую водичку иметь под рукой; вот раздаются весёлые женские голоса — доярки пошли на работу, кто-то уже завёл трактор — по заре да по туману всё разносится далеко. Если прислушаться, можно быть в курсе всех дел. В суете никто не замечает, как уже поднялось солнце и заиграло медовыми бликами, пробиваясь лучами сквозь листву, чтобы заглянуть в окна домов. Начинается новое утро привычной жизни.
 Каждое утро я вставала вместе с восходом солнца и шла в хлев, чтобы подоить корову и отправить в стадо.
Заслышав мои шаги, она тяжело, неохотно поднималась и ждала меня. Встречала спокойным, сонным взглядом тёмно-синих глаз. На слова приветствия поводила ушами. Я протягивала ей кусочек чёрного хлеба, посыпанного солью. Она аккуратно брала утреннее лакомство твёрдыми крупными влажными губами, громко проглатывала и продолжала привычно пережёвывать, потому что молоко в ней рождалось беспрерывно.
 Молока давала много, поэтому и вымя большое. Я доила кулаками: обхватывала ладонями крупные соски и ритмично и быстро сжимала их по очереди. Сильные струи молока, ударяясь о дно подойника, выбивали звонкую, радостную песню. Молочка прибавлялось, и песня тонула, издавая приглушённое бульканье. Появлялась мягкая, пушистая, наполненная пузырьками пена. Корове нравилась процедура доения. Она всегда спокойно стояла, прикрыв глаза веками с короткими редкими ресницами, размеренно гоняя жвачку. Тонкая струйка слюны стекала с губ.  Иногда, поддаваясь каким-то своим сокровенным мыслям, глубоко и шумно вздыхала.
  В начале улицы уже слышалось призывное мычание её подруг, громкий грубый окрик пастуха, угрожающее щёлканье кнута. Бурёнки за долгие летние дни привыкли к такому обращению и шли, никак не реагируя на окрики, показывая полное равнодушие или послушание. Моя Нарядка, обменявшись с подругами радостным приветствием, вливалась в знакомый гурт, и он, принимая по ходу новых коров, направлялся в конец длинной улицы на приречные сочные луга.
  Я всегда провожала взглядом свою коровку, невольно любуясь ею. И хороша же она: некрупная, с особенной, редкой для наших мест чёрно-белой окраской, упитанная, чистая, голова увенчана симметричными аккуратными рогами; упругий, предупредительно покачивающийся, готовый в любую минуту отмахнуться от надоедливых слепней хвост оканчивался длинными густыми жёсткими прядями. Ходила неторопливо, с достоинством, никогда не отдалялась от стада, в середине не любила ходить: всегда по краешку, неподалёку от всей группы, но одна никогда никуда не убегала. За компанию с другими – пожалуйста, почему бы не поддержать подруг, ведь так соблазнительно манили соседние с лугом поля, покрытые яркой густой зеленью.
 Но инициатором, заводилой незаконной ходки не была. Не уходила даже тогда, когда разморённый солнцем, жарой и длинной пастушьей тропой Ваня (Петя, Сеня…) — за стадом смотрели по очереди — ложился под раскидистым деревом неподалёку от отдыхающих бурёнок и засыпал.
 То, что она всегда была чистой, это, конечно, не её собственная заслуга. У нас говорят, что внешний вид животного — это лицо хозяйки, и я чистила, холила и лелеяла свою любимицу. Я не только любила её, я понимала настроение по глазам, ведь глаза – отражение души как человека, так и животного. Влажные, спокойные, они могли налиться кровью и затравленно вращаться, если обижал хозяин: хворостиной замахивался – не переступает она, когда он заботится о постели — или просто прикрикивал. Такая она чувствительная. Но, слыша, как я вступаюсь за неё, она сразу успокаивалась и продолжала спокойно и мерно жевать жвачку, и кровь отливала, глаза опять выражали невозмутимость. Но хозяин раздражал её, она чувствовала неприязнь к нему, всегда беспокойно вела себя, если он находился рядом.  
 Молочка давала, как у нас говорят, боясь, что сглазят, славя богу, хватало, да и оставалось: по тридцать литров в день с весны до осени, когда паслись на свежей духмяной травке. Утром обильная прохладная роса добавляла ей особенную сочность. В обед стадо не пригоняли домой, оно оставалось на выбранном для их заслуженного отдыха месте. В обед я ходила в далёкое стойло, за село: минут тридцать идти туда и столько же обратно.
 Нарядка издалека замечала меня и шла навстречу. В жаркую пору, спасаясь от невыносимых назойливых оводов, все коровы дружно заходили по брюхо в воду. Трудно выманивать их из приятной прохлады, но моя никогда не давала причины для беспокойства и всегда встречала меня уже на берегу. Я понимала, что она меня любит своей любовью, видит во мне хорошую, добрую хозяйку, надёжного друга. И я всегда припасала для этой встречи кусок хлеба и хорошее настроение.
 На обратном пути я заходила в дома одиноких старушек и отливала им тёпленького молочка: сегодня одной, завтра другой, послезавтра третьей… Им вкусно, сытно, и мне хорошо: легче идти до дома. Привыкнув к хорошему, они потом каждый день дожидались меня на своих крылечках. Получив парное молоко, моей коровке желали здоровья.
 Я себя не обделяла. Всего-то у нас на столе вдоволь: и творога, и сыра, и сметаны густющей, и масла разного – на любой вкус: кому сливочное, кому ароматное топлёное. А дочки с детства привыкли собирать ладошками привлекательную, дышащую пенку и наносить на щёчки, потом умывались уже молочком, когда лицо обветривало. Всем известно, как о девушках наших говорят: кровь с молоком. Красота и здоровье от молока парного.
 Все коровы разные: если она молоканная (много молока даёт), то много и ест. Эти умные животные или щиплют, или пережёвывают. Если корова потеряла жвачку, то плохо дело: заболела она.
 Однажды, в сентябрьскую пору, пастух Степан разморился с устатку ли, от солнца ли или оттого, что принял на грудь, и уснул в желанной тени одинокой, непонятно откуда взявшейся на лугу яблони. Неподалёку, под кривым клёном, на привычном стойле нашли приятную прохладу бурёнки. Отдав молоко, они спешили лечь и, прикрыв глаза, засыпали, но не забывали про жвачку. Кое у кого изо рта ещё торчали стебли не до конца выброшенного ядовитого лютика.  Кто-то вытягивался во весь рост, только уши постоянно дёргались, да хвост вовремя хлестал незваных мух. Умиротворённость и покой. Но вот одна поднялась, посмотрела по сторонам и, спокойно отойдя в сторону, начала своё обычное дело: неторопливо хрумкать травку; вот вторая, гладя на неё, поднялась и выбрала  свой путь, и вот уже всё стадо на ногах. Коровы походили рядышком с пастухом, ожидая привычного окрика:
— Куда? На место!
 Не дождались. И вскоре все разбрелись по огромному, когда-то колхозному саду, что находился через дорогу от постоянного стойла. Одичавшие яблони наполовину засохли, а рядом густо разрослись берёзки, осинки, клёны — настоящая непроходимая лесная чаща, в которой легко затеряться даже таким крупным животным, как коровы. И они частенько ныряли в глубину зарослей, зная, что там можно полакомиться яблочками. 
 Природа всё ещё украшала полузасохшие, чудом выжившие во времени плодовые деревца: в мае - бело-розовым нарядом, а осенью — яркими, сочными, душистыми, привлекательными плодами. И в эту осень ветки полудиких яблонь ломились от яблок, хоть уже и на земле они лежали разноцветным слоем. Вот туда-то по яблочки и ушли коровы.  Вкус их они давно изведали.
 Проснулся Степан позже на несколько минут. Сначала спокойно огляделся, но, не увидев ни одну бурёнку ни вокруг, ни по направлению к деревне, заволновался. Понял, где они, и понял, что собрать их не удастся, как ни старайся. Кровь прилила к голове, бегом поспешил по следам, но в густых зарослях удалось найти из них только двух. Смутная надежда грела душу: наедятся, почувствуют вечернее время и по привычке пойдут домой. Растерянный Степан шёл быстрой походкой домой, подгоняя двух тёлочек. Он метался от дома к дому, спрашивая, не пришли ли наши коровы…
— Рано или поздно, но они придут,— успокаивали мы себя и отчаявшегося бедолагу — дежурного по стаду. Про сад и яблоки мы пока и не догадывались.
 Уже смеркалось, когда пропавшие бурёнки стали возвращаться. Все в разное время. Понурые, они шли странной,  спотыкающейся походкой, покачивались, головы опущены, на радостный зов хозяев не отзывались, некоторые ложились на дороге или под попавшимися на пути кустами. Озадаченные, испуганные хозяйки разными способами поднимали их и направляли домой, кого вели на верёвке.
 Моя Нарядка еле прошла через открытые ворота – так бока распирало. Чуть ли не падая на ходу, она всё-таки  дошла до хлева, вошла и упала, обессиленная, без жвачки.
 Мы понимали, что расхолаживаться нельзя, надо ехать в район за ветврачами: коровы объелись яблок. Желудок засорился и перестал работать Хорошо, что дошли до дома. Могли упасть дорогой и умереть.
 Степан к этому времени протрезвел окончательно и уже подсчитывал, сколько ему придётся выплачивать, если случится страшное. Самой тяжёлой считалась моя коровка – высокоудойная, значит, больше всех и хватануть успела.  Испуганный, он нам уже пообещал отдать свою корову, но пока поехал на машине за врачами.
 Животные у соседей по улице к утру оклемались, пошли стадом в луга. Моя лежала три дня. Как только её ни лечили: и сердечные уколы делали, и что-то вливали. Она не сопротивлялась: сил не осталось – и теряла их с каждым днём всё больше и больше. Каждый день начинался с приезда врачей. Их старательное, добросовестное лечение никакого мало-мальского успеха не имело. А ведь и соседи не оставались безучастными: кто рассол огуречный приносил, кто пиво, кто квас, кто разведённые дрожжи. Нет, не получалось заставить работать желудок. Нарядка оставалась раздувшейся и ко всему безучастной. А поднять, чтобы погонять её, не представлялось возможным. Лежала на чистой соломе, вытянув и чуть запрокинув голову. Я все дни сидела рядом с ней, и мы вместе с ней плакали. Из её глаз в ответ на мои ласковые слова медленно вытекала крупная слеза и на щеке оставляла мокрую дорожку. А я молча глотала слёзы, не допуская громких причитаний: животные хоть и не говорят, но всё понимают, это точно. Муж выпроваживал меня поесть. Какая там еда! Кусок в горло не лез.
 Плакала. Жалела. Помогала лечить. Всё без пользы: Нарядка не поднималась. Её состояние осложнялось тем, что через две недели она должна была принести телёночка. В конце третьего дня врачи с сожалением в голосе, уводя взгляд в сторону и собирая свои шланги, шприцы, сказали, что они бессильны, что нам следует приготовить нож и не упустить момент. Всё-таки будет мясо. У меня всё похолодело внутри, не могла поверить в это, и мы с мужем решили не спешить, подождать до утра. Я не спала ночь: каждые пятнадцать минут с колотящимся сердцем бежала к ней. Никаких признаков улучшения состояния не замечала.
 Наутро мне хочешь – не хочешь надо идти на работу. Перед уходом я опять забежала к ней, наклонилась к уху и прошептала:
— Нарядка, милая, вставай. Хозяин нож приготовил. Вон на подоконнике лежит. Вставай!
 Говорила, а голос прерывался спазмами. Я увидела, как и у неё из глаз покатилась слеза.
 Я больше не могла быть рядом, работа моя по звонку начиналась, опаздывать не годилось. Сдерживая себя, чтобы не разреветься, погладила вытянутую шею, лоб и пошла в школу. Там немного отвлеклась, но видение обессилевшей коровки не исчезало из глаз, думы так и крутились вокруг да около неё. После звонка я поспешила домой. Коллеги знали о беде в моём доме и отпустили с собрания. Не помню, как я добежала до родной калитки. На крыльце стоял муж. Я, не глядя в лицо и боясь услышать страшное, выдохнула:
— Ну как?
— Иди, посмотри, – он сказал только это и повёл меня к страшному для меня месту, в хлев. Вхожу – моя Нарядка стоит! Слабая, но стоит и медленно пережёвывает! Глаза спокойные и усталые, и в них дрожала искорка дня — искорка жизни.
 Камень свалился с плеч! Не камень – гора. Какое облегчение наступило, безмерная радость заполнила каждую клеточку моего существа. Я обняла её, прижалась щекой и повторяла:
— Послушалась! Послушалась, моя умница!
 Я, как никогда, верила в чудо: она услышала мои слова и встала, чтобы продолжать жить. А муж теперь подробно рассказывал о том, как он после меня пошёл её смотреть, а она уже поднялась. Бедная, как же ей тяжело пришлось. Пришлось тяжело и нам. Я-то плакала, а муж молчал, только лицом потемнел. Мы переживали не потому, что лишимся молока. У нас была ещё одна молодая коровка, её дочка. Она тоже в тот день наелась яблок, но выздоровела быстро. Мы боялись, что случится трагедия, что мы лишимся члена семьи.
 С этого началось её выздоровление.
 Через три дня она пошла привычной дорогой за село, в луга.
.*  *  *  *  *  *
 Жила у нас долго, пятнадцать телят принесла. Это глубокая старость. Ещё два — три года, и надо будет пускать её под нож.  Чтобы не совершать страшного, мы объявили о её продаже. Приезжали покупатели. Нравилась Нарядка им. Несмотря на возраст, она выглядела молодой, гладкой, ни одна косточка костреца не выпирала; спокойная, сытая. Как могла такая не понравиться? Но, когда женщина подошла и протянула руку, чтобы погладить шею, она наклонила голову и выставила угрожающе рога в её сторону. Вот это да! Никогда такого за ней не замечали, даже дети наши перед ней ходили, и ничего… Бодливая корова никому не нужна. Я же, честно говоря, обрадовалась. А утром моя бурёнка не смотрела на меня и не взяла привычного куска хлеба, так любимого ею. Обиделась, наверное.
 Любые слухи неведомыми путями распространяются быстро. Нашёлся ещё один покупатель и  предложил поменяться: он нам отдаст свою молодую первотёлку — даёт пять литров всего — а нашу себе возьмёт, доплатив ещё незначительную сумму. На том и порешили. Нового хозяина мы знали как хорошего человека, и это в какой-то степени скрашивало горечь потери, давало надежду, что Нарядке придётся по душе новое место жительства.
 Корова всё дальше и дальше уходила от родного дома, где её любили. Уводили её на длинном поводке. Она  оглядывалась на меня, призывно мычала, а я сквозь пелену печали смотрела вслед. Всё, они исчезли за поворотом. Хотелось рвануть за ней, расторгнуть покупку, вернуть её домой, но я уговаривала себя, убеждала, что это — лучшее решение. Так мы не будем виновниками и свидетелями неизбежной кончины нашей кормилицы. Но с её уходом для нас закончилось время спокойствия.
 Деревушка, где стала жить Нарядка, в трёх километрах от нас. Со следующего утра в течение всех погожих и ненастных осенних дней мы слышали её голос, голос отчаяния. Она звала нас, напоминала о себе, разрывая мою душу. Так и не привыкла она ни к новому месту, ни к новому хозяину. От тоски не стала давать молока, заболела и умерла через два года, не оставив им своего потомства.
 Старое дерево не пересаживают – эта поговорка подходит и к нашему случаю.
 Её не прекращающееся ни на минуту « муууу, мууууу!!!» и сейчас живёт во мне невыносимым укором.
 Мы, спасая её, поступили жестоко.
11. 08. 17г. 

© Copyright: Нина Колганова, 2017

Регистрационный номер №0393259

от 11 августа 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0393259 выдан для произведения:   Летом каждое утро я вставала вместе с восходом солнца и шла в хлев, чтобы подоить корову и отправить в стадо.
 Заслышав мои шаги, она тяжело, неохотно поднималась и ждала меня. Встречала спокойным, сонным взглядом тёмно-синих глаз. На слова приветствия поводила ушами. Я протягивала ей кусочек чёрного хлеба, посыпанного солью. Она аккуратно брала утреннее лакомство мягкими крупными влажными губами, громко проглатывала и продолжала привычно пережёвывать.
 Молока давала много, поэтому и вымя большое. Я доила быстро кулаками: обхватывала ладонями крупные соски и ритмично и быстро сжимала их по очереди. Сильные струи молока, ударяясь о дно подойника, выбивали звонкую, радостную песню. Молочка прибавлялось, и песня тонула, издавая приглушённое бульканье. Появлялась мягкая, пушистая, наполненная пузырьками пена. Корове нравилась эта процедура. Она всегда спокойно стояла, прикрыв глаза веками с короткими редкими ресницами, иногда, поддаваясь каким-то своим сокровенным мыслям, вздыхала.
 В начале улицы уже слышалось призывное мычание её подруг, громкий грубый окрик пастуха, угрожающее щёлканье кнута. Бурёнки за долгие летние дни привыкли к такому обращению и шли, никак не реагируя на окрики, показывая полное равнодушие или послушание. Моя Нарядка вливалась в знакомый гурт, обменявшись с подругами радостным приветствием, и он, принимая по ходу новых коров, направлялся в конец длинной улицы на приречные сочные луга.
 Я всегда провожала взглядом свою коровку, невольно любуясь ей. И хороша же она: некрупная, с особенной, редкой для наших мест чёрно-белой окраской, упитанная, чистая, голова увенчана симметричными аккуратными рогами; упругий, предупредительно покачивающийся, готовый в любую минуту отмахнуться от надоедливых слепней хвост, оканчивался длинными густыми жёсткими прядями. Ходила неторопливо, с достоинством, никогда не отдалялась от стада, в середине не любила ходить: всегда по краешку, неподалёку от всей группы, но одна никогда никуда не убегала. За компанию с другими – пожалуйста, почему бы не поддержать подруг, ведь так соблазнительно манили соседние с лугом поля, покрытые яркой густой зеленью.
 Но инициатором, заводилой незаконной ходки не была. Не уходила даже тогда, когда разморённый солнцем, жарой и длинной пастушьей тропой какой-нибудь Ваня (Петя, Володя…) ложился под раскидистым деревом неподалёку от отдыхающего стада и засыпал.
 То, что она всегда была чистой, это, конечно, не её собственная заслуга. У нас говорят, что внешний вид животного — это лицо хозяйки, и я чистила, холила и лелеяла свою любимицу. Я не только любила её, я понимала состояние её души по глазам, ведь глаза – отражение настроения как человека, так и животного. Влажные, спокойные, они могли налиться кровью и затравленно вращаться, если обижал хозяин: хворостиной замахивался – не переступает она, когда он заботится о постели — или просто прикрикивал. Такая она чувствительная. Но, слыша, как я вступаюсь за неё, она сразу успокаивалась и продолжала спокойно и мерно жевать жвачку, и кровь отливала от белков глаз. Они опять выражали спокойствие. Но хозяин раздражал её, она чувствовала неприязнь к нему, беспокойно вела себя, если он находился рядом.  
 Молочка давала, как у нас говорят, боясь, что сглазят, Слава Богу, хватало, да и оставалось: по тридцать литров в день с весны до осени, когда паслись на свежей духмяной травке. Утром обильная прохладная роса добавляла ей особенную сочность. В обед стадо не пригоняли домой, оно оставалось на выбранном для их заслуженного отдыха месте. В обед я ходила в стадо, за село, минут тридцать идти туда и столько же обратно.
 Нарядка издалека замечала меня и шла навстречу. В жаркую пору, спасаясь от невыносимых назойливых оводов, все коровы дружно заходили по брюхо в воду. Трудно выманивать их из приятной прохлады, но моя никогда не давала причины для беспокойства и всегда встречала меня уже на берегу.
 Чтобы нести не полное ведро, а половину, я заходила в дома одиноких старушек и наливала им тёплого молока: сегодня одной, завтра другой, послезавтра третьей… Им вкусно, сытно, и мне хорошо: легче идти до дома. И они каждый день дожидались меня на своих крылечках. Получив парное молочко, моей коровке желали здоровья.
 И нам оставалось достаточно. Всего-то у нас на столе вдоволь: и творога, и сыра, и сметаны густющей, и масла разного – на любой вкус: кому сливочное, кому ароматное топлёное. А дочки с детства привыкли собирать ладошками привлекательную, дышащую пенку и наносить на щёчки, потом умывались уже молочком, когда лицо обветривало. Всем известно, как о девушках наших говорят: кровь с молоком. Красота и здоровье от молока парного.
 Все коровы разные: если она молоканная (много молока даёт), то много и ест. Эти умные животные или щиплют, или пережёвывают. Если корова потеряла жвачку, то плохо дело: заболела она.
 Однажды в сентябрьскую пору пастух Степан разморился с устатку ли, от солнца ли или оттого, что принял на грудь, и уснул в желанной тени одинокой, непонятно откуда взявшейся на лугу яблони. Неподалёку, под кривым клёном, нашли приятную прохладу бурёнки. Отдав молоко, они спешили лечь и, прикрыв глаза, засыпали, но не забывали про жвачку. Кое у кого изо рта ещё торчали стебли не до конца выброшенного ядовитого лютика.  Кто-то вытягивался во весь рост, только уши постоянно дёргались, да хвост вовремя хлестал незваных мух. Умиротворённость и покой. Но вот одна поднялась, посмотрела по сторонам и, спокойно отойдя в сторону, начала своё обычное дело — неторопливо хрумкать понравившуюся зелень; вот вторая, гладя на неё, поднимается и выбирает свой путь, и вот уже всё стадо на ногах. Коровы походили рядышком с пастухом, ожидая привычного окрика:
— Куда? На место!
 Не дождались. И вскоре все разбрелись по огромному, когда-то колхозному саду. Теперь яблони одичали, наполовину засохли, рядом густо разрослись берёзки, осинки, клёны — настоящая непроходимая лесная чаща, в которой легко затеряться даже таким крупным животным, как коровы. И они частенько ныряли в глубину зарослей, зная, что там можно полакомиться яблочками. 
 В эту осень ветки полудиких яблонь ломились от обилия яблок: всё ещё природа украшала в мае бело-розовым нарядом полузасохшие, чудом выжившие во времени плодовые деревца, а осенью — яркими, сочными, душистыми, привлекательными плодами. Вот туда-то по яблочки и ушли коровы.  Вкус их они давно изведали.
 Проснулся Степан позже на несколько минут. Сначала спокойно огляделся, но, не увидев ни одного хвоста ни вокруг, ни по направлению к деревне, заволновался. Понял, где они, и понял, что собрать их не удастся, как ни старайся. Кровь прилила к голове, бегом поспешил по следам, но найти в густых зарослях удалось только двух. Смутная надежда грела душу: наедятся, почувствуют вечернее время и по привычке пойдут домой. Растерянный Степан шёл медленной походкой домой, подгоняя двух молодых коровок. Он метался от дома к дому, спрашивая, не пришли ли наши коровы…
— Рано или поздно, но они придут домой,— успокаивали мы себя и отчаявшегося бедолагу —дежурного по стаду.
 Уже смеркалось, когда пропавшие бурёнки стали возвращаться. Все в разное время. Понурые, они шли странной,  спотыкающейся походкой, покачивались, головы опущены, на радостный зов хозяев не отзывались, некоторые ложились на дороге или под попавшимися на пути кустами. Озадаченные, испуганные хозяйки разными способами поднимали их и направляли домой, кого вели на верёвке.
 Моя Нарядка еле прошла через открытые ворота – так бока распирало. Чуть ли не падая на ходу, она всё-таки  дошла до хлева, вошла и упала, обессиленная, без жвачки.
 Мы понимали, что расхолаживаться нельзя, надо ехать в район за ветврачами: случилось массовое переедания яблок, засорение желудка. Он перестал работать.
 Степан к этому времени протрезвел окончательно и уже подсчитывал, сколько ему придётся выплачивать, если случится страшное. Самой тяжёлой считалась моя коровка – высокоудойная, значит, больше всех и хватануть успела. И нам испуганный пастух уже пообещал отдать свою корову, но пока поехал на машине за врачами.
 Животные у соседей по улице к утру оклемались, пошли стадом в луга. Моя лежала три дня. Как только её ни лечили: и сердечные уколы делали, и что-то вливали. Она не сопротивлялась: сил не осталось – и теряла их с каждым днём всё больше и больше. Каждый день начинался с приезда врачей. Их старательное, добросовестное лечение никакого мало-мальского успеха не имело. К тому же помогали соседи: кто рассол огуречный приносил, кто пиво, кто квас, кто разведённые дрожжи. Нет, не получалось заставить работать желудок. Нарядка оставалась раздувшейся. А поднять, чтобы погонять её, не представлялось возможным. Лежала на чистой соломе, вытянув и чуть запрокинув голову. Я все дни сидела рядом с ней, и мы вместе с ней плакали. Из её глаз в ответ на мои ласковые слова медленно вытекала крупная слеза и на щеке оставляла мокрую дорожку. А я молча глотала слёзы, не допуская громких причитаний: животные хоть и не говорят, но всё понимают, это точно. Муж выпроваживал меня поесть. Какая там еда! Кусок в горло не лез.
 Плакала. Жалела. Помогала лечить. Всё без пользы: не поднималась. В конце третьего дня врачи с сожалением в голосе, уводя взгляд в сторону, сказали, что они бессильны, что нам следует приготовить страшное орудие. Я договорилась с мужем, что подождём до завтра. Я не спала ночь: каждые пятнадцать минут с колотящимся сердцем бежала к ней. Никаких признаков улучшения состояния не замечала.
 Наутро мне хочешь – не хочешь надо идти на работу. Перед уходом я опять забежала к ней, наклонилась к уху и прошептала: «Нарядка, милая, вставай. Хозяин нож приготовил. Вон на подоконнике лежит. Вставай!» Говорила, а голос прерывался спазмами. Я увидела, как и у неё из глаз покатилась слеза.
 Я больше не могла быть рядом, работа моя по звонку начиналась, опаздывать не годилось. Сдерживая себя, чтобы не разреветься, погладила вытянутую шею, лоб и пошла в школу. Там немного отвлеклась, но видение обессилевшей коровки, не исчезало из глаз, думы так и крутились вокруг да около неё. После звонка я поспешила домой. Коллеги знали о беде в моём доме и отпустили с собрания. Не помню, как я добежала до родной калитки. На крыльце стоял муж. Я, не глядя в лицо и боясь услышать страшное, выдохнула:
— Ну как?
— Иди, посмотри, – он сказал только это и повёл меня к страшному для меня месту, в хлев. Вхожу – моя Нарядка стоит! Слабая, но стоит и медленно пережёвывает! Глаза спокойные и усталые, но в них дрожала искорка дня — искорка жизни.
 Камень свалился с плеч! Не камень – гора. Какое облегчение наступило, безмерная радость заполнила грудь, я обняла её, прижалась щекой и повторяла:
— Послушалась! Послушалась, моя умница!
 Я, как никогда, верила в чудо: она услышала мои слова и встала, чтобы продолжать жить. А муж теперь подробно рассказывал о том, как он после меня пошёл её смотреть, а она уже поднялась. Бедная, как же ей тяжело пришлось. Пришлось тяжело и нам. Я-то плакала, а муж молчал, только лицом потемнел. Мы переживали не потому, что лишимся молока. У нас была ещё одна молодая коровка, её дочка. Она тоже в тот день наелась яблок, но выздоровела быстро. Мы боялись, что случится трагедия и мы лишимся члена семьи.
 С этого началось её выздоровление.
 Через три дня она пошла привычной дорогой за село, в луга.
 Жила у нас долго, пятнадцать телят принесла. Возраст критический. Чтобы не совершать страшного, мы пустили слух о продаже. Приезжали покупатели. Нравилась Нарядка им. Несмотря на возраст, она выглядела молодой, гладкой, ни одна косточка костреца не выпирала; спокойная, сытая. Как могла такая не понравиться? Но, когда женщина подошла погладить ей шею, она угрожающе взмахнула головой в её сторону. Вот это да! Никогда такого за ней не замечали, даже дети наши перед ней ходили, и ничего… Бодливая корова никому не нужна. Я же, честно говоря, обрадовалась. А утром моя бурёнка не смотрела на меня и не взяла привычного куска хлеба, так любимого ей. Обиделась, наверное.
 Любые слухи неведомыми путями распространяются быстро. Нашёлся ещё один желающий на мою коровку. И предложил поменяться: он нам отдаст свою молодую первотёлку — даёт пять литров всего — а нашу себе возьмёт, доплатив ещё незначительную сумму. На том порешили.
 Корова всё дальше и дальше уходила от родного дома, где её любили. Она шла за новым хозяином на длинном поводке, оглядывалась на меня, призывно мычала, а я смотрела вслед. Всё, они зашли за поворот. Хотелось рвануть за ней, расторгнуть покупку, вернуть её домой, но я уговаривала себя, убеждала, что это — лучшее решение. Так мы не будем виновниками её кончины.
 Деревушка, где стала жить Нарядка, в трёх километрах от нас. Со следующего утра в течение всех летних и осенних дней мы слышали её голос, голос отчаяния. Она звала нас, напоминала о себе, разрывая мою душу. Так и не привыкла она ни к новому месту, ни к новому хозяину. От тоски не стала давать молока, заболела и умерла через два года, так и не оставив им своего потомства.
 Старое дерево не пересаживают – эта пословица подходила и к нашему случаю.
 Её не прекращающееся ни на минуту « муууу, мууууу!!!» и сейчас живёт во мне невыносимым укором.
 Мы, спасая её, поступили жестоко.
11. 08. 17г. 
 
Повелительница Звёзд
Послевкусие любви
Рейтинг: +12 1546 просмотров
Комментарии (14)
Марина Домнина # 12 августа 2017 в 10:23 +5
Как же грустно,любая живность хочет быть дома,а вообще рассказ понравился,спасибо вам за него.

buket3
Нина Колганова # 5 сентября 2017 в 17:05 0
Спасибо, Марина. Вы первая оставили отзыв, это поддержка автору.
Валентин Воробьев # 16 августа 2017 в 13:52 +3
Хороший рассказ. Животные, как и люди, конечно же всё понимают. Только сказать не умеют. По мне так хозяева совершили предательство, хотя по отношению к животным так говорить не принято.
Нина Колганова # 5 сентября 2017 в 18:18 0
Это, "предательство" , стало понятно после. А в ту пору... В общем, всё в рассказе. Он оценён тобой на "хорошо", спасибо. Да, это сугубо сельская тема, не думала, что она привлечёт твоё внимание.
Людмила Комашко-Батурина # 22 августа 2017 в 18:28 +2
Жизненный рассказ и о житейских буднях, и о духовных ценностях понравился.Всё в нашей жизни не случайно... Удачи автору!
Нина Колганова # 5 сентября 2017 в 17:14 0
Наша жизнь тесно связана с животными. Я хотела показать, какие отношения между нами, мы их любим не только потребительской любовью, а настоящей, человеческой, и они понимают это. Спасибо, Людмила. Вы не прошли мимо, отозвались, и мне было приятно это читать.
Татьяна Петухова # 26 августа 2017 в 13:02 +1
повествование затрагивает струны души. Желаю трижды успеха автору!
Нина Колганова # 5 сентября 2017 в 17:16 +1
Ваше трижды пожелание сыграло свою роль.))) Спасибо за неравнодушие. flo
Ольга Кельнер # 4 сентября 2017 в 18:20 +1
Надо же какой замечательный рассказ. Я родилась и выросла в городе а о домашнем скоте ничего не знала и была далека от такого домашнего мира . Оказывается коровы умеют любить , удивительно.Я где -то читала. Что люди стоят сейчас только перед дверью в животный мир. Мы ничего о них практически не знаем,как утверждают сегодня ученые.
Мне очень понравилось не только содержание,но и построение и слог повествования .Удачи buket3 live1
Нина Колганова # 5 сентября 2017 в 17:26 0
Оля, прочитала Ваш изумительный отзыв и подумала:" Все мы привыкли, когда речь заходит о животных, в первую очередь думать о собаках и кошках". В конкурсе я увидела, что рассказывая о собаках, авторы мало что знают о их поведении на свободе.Надуманные ситуации удивляли. Но рядом с нами живут и кролики, и козочки, и поросята... И о них я могла бы рассказать, без фантазий, выдумок, много интересного. Я с трудом решилась на эту тему, ибо это животное не кажется интересным. Много Вам написала.))) Спасибо большое за высказывание.
камерный театр # 6 сентября 2017 в 10:54 +1
Ты права, Нина, чаще, когда тема предлагается о животных, то пишут либо о кошках, либо о собаках. Ничего не имею против этих милых животных, способных любить, и чувствовать привязанность. Они могут быть благодарными и умеют обижаться. Теми же чувствами наделены и другие домашние (да и дикие!) птицы и животные.



Но в твоём произведении рассказывается о другом, о нерастворимом чувстве боли и вины, граничащим с предательством. Я тебя понимаю. Это очень тяжело, тем более, когда ничего уже не исправить.
Я читал тебя и вспоминал о своей корове, о "Чайке". Её зарезали, помню, тоже объелась чего-то. Мне было 7-8 лет тогда... В памяти только кадр застыл, как "Чайка" лежала во дворе с разбухшим брюхом...
Но её я не предавал, а вот...свинюшку, "Машку" — да. Ты читала этот мой рассказ. Я предал не только её, я предал себя. Очень сожалею! Раскаиваюсь. Чувствую себя прескверно от тех воспоминаний...

Вспомнились слова Георгия Буркова:


«У меня на глазах машина переехала собаку. Удивительно просто: бежала собака, какая-то породистая собака, я не знаю, как называется эта порода, но такие собаки мне нравятся, у них большие уши, веселый нос и добродушный характер, она выбежала на середину дамбы, и ее подшиб, подмял грузовик с прицепом. Очень просто. Я пишу, у меня дрожит душа, и меня раздражают обыкновенные слова, которыми мне приходится передавать эту дрожь на бумаге. Я никогда не забуду крика этой собаки! Никогда!
Никогда не забуду другой собаки, которую переехал трамвай в ту спокойную будничную ночь в трамвайном парке.
Я не забуду ту лошадь, которая стояла недалеко от нашего дома, у нее была сломана нога, я видел, как она повисла на коже, было видно белую кость и очень яркую красную кровь, я не забуду, как метался голубь без головы, когда его переехала машина, как по всей улице долго летали и не успокаивались его перья, я отлично помню мальчика, которого сшиб поезд, где-то на полустанке, посреди России, я помню его – он лежал в тамбуре, и от волнения – или это было на самом деле так – я не мог понять, где его руки, где ноги. Я помню его мать (как я хорошо ее запомнил!), помню ее крик звериный – горе мне, если я забуду этот материнский крик! – она шла вдоль поезда, а мы, медленно набирая скорость, обгоняли ее.
Я еще раз прошел мимо того места, где машина сбила собаку. Она сидела на дамбе живая. Около нее лежал кусок хлеба. Кто-то пожалел и бросил. Глаза! Глаза! Я хочу, чтобы ты всегда сидела, собака, на моем пути, чтобы каждый день душили меня слезы при виде твоих глаз, чтобы однажды я не выдержал и закричал на весь город, на весь мир от боли.

Больная собака вихляется по нашему району, ищет спасения у людей, бежит то за одним, то за другим, будто пробуя всех на доброту. Должно быть, она переболела чумкой, её заносит, она лишена координации, падает, ноги подкашиваются, но она как бы не замечает за собой, что вихляется и больна. Тянется к людям. На морде покорность брошенной, но не обиженной этим собаки.

Я всю жизнь скрывал, что я «маменькин сынок». Мне было стыдно сознаться в этом. Ведь я страдал из-за всяких пустяков. Например, из-за попавшей под трамвай собаки или раздавленного машиной голубя. До сих пор помню уроки матери: я рыдаю над судьбой Муму, а счастливая от моих слез мать «добивает» меня, читает дальше книгу...»
Нина Колганова # 6 сентября 2017 в 11:59 +1
Я не могу слушать колкости, анекдоты в адрес Муму. Мы много чего видим,они болеют, болеем с ними и мы, если пропадают, я полгода хожу ищу по окрестностям. И я не возражаю против собак и кошек, у меня есть рассказ "Доверие" о собаке, о котёнке "Стёпа - Стёпка". Мои дети кошатники и любители собак. Но наши , живущие на свободе, ведут себя не так, как комнатные. И писать о животных нелегко, как, впрочем, и по любой теме. Я написала, потому что чувство потери свежо и сейчас. И все мои ощущения свежи и сейчас. Но я бы так и не решилась рассказать об этом.
камерный театр # 6 сентября 2017 в 12:04 +1
Нина, ты по праву заняла первое место. В твоём рассказе выражена вся гамма чувств: сопереживания, трогательной и взаимной любви, боли, преданности и - увы! - измены. Наша жизнь так устроена и от этого не уйти.
Нина Колганова # 6 сентября 2017 в 12:52 +1
Как больно далась эта "измена".Мы раньше коров(помню всех) сдавали в колхоз, ни одна не стала блюдом на столе. Это говорит о многом. Спасибо за такой комментарий по поводу моего первого места.)))